Массовая добровольная сдача в плен. Русские сдаются: исторический опыт

"Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы." М.В. Оськин.

Приказ по 2-й армии Северо-Западного фронта, за № 4 от 25 июля 1914 года гласил: "В одном из донесений я усмотрел, что несколько нижних чинов без вести пропали. В большинстве случаев без вести пропавшие впоследствии оказываются в плену. Попадать в плен - позорно. Лишь тяжело раненный может найти оправдание. Разъяснить это во всех частях".
Генерал А. В. Самсонов, страдая от тяжести поражения, застрелился 17 августа при попытке выхода из кольца окружения. Характерно, что офицеры его штаба, бывшие с ним, даже не смогли сказать, как именно это произошло, слышали лишь хлопок выстрела и не смогли разыскать его тело, которое впоследствии было захоронено немцами в общей могиле. Но так поступил лишь сам командарм! Брать пример со своего командира подчиненные не торопились.
Командир 23-го армейского корпуса ген. К. А. Кондратович успел бежать от своих войск в тыл, где объявил себя больным. Комкор-15 генерал Н. Н. Мартос был взят в плен в общей неразберихе стычек в русском тылу. Причем - с оружием в руках, без сопротивления.

Но вот комкор-13 ген. Н. А. Клюев возглавил дивизионную колонну, пробивавшуюся из неплотного "мешка". Перед последней цепью германских пулеметов генерал Клюев приказал капитулировать. Вопрос: кто виновен в том, что двадцать тысяч русских солдат здесь сдались неранеными? Лично они или приказавшие капитулировать их начальники?
Генерал Клюев сам приказал своему ординарцу ехать к немцам с белым платком в руках. К кому же тогда относится характеристика: попадать в плен - позорно? Здесь впервые проявилась та пагубная тенденция качества небольшой части предвоенного русского офицерского корпуса, которая сдавала в плен подчиненных им солдат.
Генерал П. Н. Краснов цитирует фразу такого русского пленного, который даже и не понимал что происходит, а действовал, "как все": "До конца был верен Царю и Отечеству и в плен не по своей воле попал. Все сдались, я и не знал, что это уже плен".

Чем виноваты солдаты армии Самсонова, которые оказались заложниками неверного стратегического решения довоенного планирования и бездарного его исполнения со стороны генералитета Северо-Западного фронта?
Сам Александр Васильевич Самсонов, слишком поздно осознавший довоенную неподготовленность, поступил так, как того требовал кодекс офицерской чести. Наверное, нельзя говорить, что самоубийство - это единственный выход из положения. Не каждый отважится на такое, да и не нужно это.
Но одно дело - сдаться в плен в безвыходной ситуации, когда уже нельзя пробиться и так не хочется умирать. И совсем другое - сдать в плен вверенных тебе людей, когда у тебя за спиной целый корпус. Это уже воинское преступление.

Чем же виноваты рядовые, у которых на глазах легко сдавались генералы, в том числе и командиры корпусов (всего во 2-й армии в плен тогда сдались пятнадцать генералов)? Когда две наиболее многочисленные группы, пробившиеся из окружения, были ведомы не генералами, а полковником и штабс-капитаном?
Да, личный состав 13-го армейского корпуса на две трети состоял из запасных, то есть фактически являлся некадровым. Однако большую часть корпуса "сдали" в плен собственные командиры, не показавшие примера верности долгу.
Из высших чинов 13-го армейского корпуса из окружения вышел только начальник штаба 36-й пехотной дивизии полковник Вяхирев. А всего из состава 13-го армейского корпуса пробились лишь сто шестьдесят пять человек штабс-капитана Семечкина и подпоручика Дремановича да команда разведчиков.
Эти люди всего-навсего не сложили оружия по приказу своего комкора, а ушли в лес, и, попытав счастья, добились его. Кто бы осудил сдавшихся по приказу вышестоящего командира? Но нашлись же офицеры, пошедшие наперекор начальнику во имя исполнения воинского долга и требования присяги.

Общие потери 2-й русской армии в ходе Восточно-Прусской наступательной операции составили около 8000 убитыми, 25 000 ранеными и до 80 000 пленными. Противник захватил также до пятисот орудий и двести пулеметов.
Потери немцев во время операции против 2-й армии с 13 августа составили около тринадцати тысяч человек. Обратим внимание на соотношение потерь. Очевидно, что часть раненых учтена и в массе пленных, ибо большая часть раненых оказалась в германском плену.
В таком случае, против 13 000 потерь у немцев, русские имеют не более 20 000, что объясняется как оборонительными боями немцев в заблаговременно подготовленной местности, так и преимуществом германцев в технике. Остальное - это пленные.
То есть убывшие "в расход" исключительно неприятельским маневром - сдавшиеся в "котле". Или - "сданные" командирами. Почему пятнадцать генералов не возглавили прорыва? Тем паче - приказывавшие своим людям сдаваться.

Пагубность неверного восприятия пленения в отношении командного состава была понята сразу после Русско-японской войны 1904-1905 гг. Но, к сожалению, она не была возведена в аксиому внутри самой российской военной машины.
Оценивая итоги дальневосточного конфликта, бывший командующий Маньчжурской армией ген. А. Н. Куропаткин писал: "В ряду с истинными подвигами отмечаются и случаи малого упорства отдельных частей и, в частности, отдельных лиц. Случаи сдачи в плен неранеными в прошлую войну были часты не только среди нижних чинов, но и среди офицеров.
К сожалению, по отношению к этим лицам не были применены существующие законы во всей строгости. По возвращении из плена некоторые офицеры ранее суда над ними уже получили в командование отдельные части и, возвращаясь в полки, вступали в командование ротами и батальонами.
Прямо из Японии бывшие пленные приказами по военному ведомству получали назначение даже начальниками дивизий. Между тем может существовать только одно обстоятельство, оправдывающее сдачу в плен: это ранение. Все же, сдавшиеся в плен неранеными, должны быть ответственны за то, что не сражались до последней капли крови".
Справедливости ради следует сказать, что при том уровне полководчества, что показал генерал Куропаткин, поражения и пленения были неудивительны.

Суть проблемы в ином: почему сдавшиеся неранеными офицеры затем получали высокие командные посты? Они уже раз презрели присягу и требования военного законодательства, а значит, не постеснялись бы сделать это и впоследствии.
Сначала требовалось разобраться, а лишь затем восстанавливать таких офицеров в армии, да еще с повышением. В сравнении с СССР здесь явно проигранная ситуация: возвратившихся из плена советских генералов тщательно проверяли, но и те из них, кто не был подвергнут репрессалиям, а восстановлен в армии, высоких должностей не получили.
Главное здесь - это пример, показанный отношением политического руководства Российской империи к таким случаям. Пример, который резко контрастировал с репрессалиями в отношении сдающихся рядовых в период Первой мировой войны.
Если внимательно вглядеться в документы того времени, то нельзя не отметить старания генералов, издающих репрессивные распоряжения, прикрыть собственную растерянность, вызванную тем обстоятельством, что война пошла не по спланированному до войны сценарию. Теперь приходилось учиться во время самой войны и, стиснув зубы, делать все для достижения победы. А это ведь нелегко.

Достаточно вспомнить только оправдание ген. А. А. Благовещенского, бежавшего от своих войск 6-го армейского корпуса во время Восточно-Прусской операции. Бегство командира вынудило корпус отступить, чем был оголен правый фланг центральных корпусов 2-й армии, угодивших в окружение - "двойной охват".
В свое оправдание генерал Благовещенский заявил, что "не привык быть вместе с войсками". Как говорит по этому поводу А. А. Керсновский: "Мы видим, таким образом, что в русской армии могли быть начальники, "не привыкшие быть с войсками", что подобного рода начальникам вверяли корпуса и что у них не хватало честности сознаться в своей "непривычке" в мирное время и уступить заблаговременно свое место более достойным".
В подобной практике было почти невозможно определить, были ли исчерпаны все возможности к сопротивлению или нет. Равно как и определить меру ответственности каждого сдавшегося бойца, брошенного не столько в бой, сколько "на убой" своими командирами.
Тот же 6-й корпус в панике откатился в тылы, но разве это не естественная реакция на поведение командира? С другой стороны - почему никто из старших офицеров отступавшего корпуса, отлично понимавших, что отход оголяет тыл центра армии, не взял на себя ответственности и не удержал войск?
Опять-таки каждый, наверное, помнил, что плен - это, скорее, несчастье, а не позор, каковой пример показала Русско-японская война. Раз уж прощали не только сдавшихся в плен ("берут" в плен - раненых или безоружных), но и сдававших в плен.

Какое наказание понесли сдавшие в 1904 году Порт-Артур генералы Стессель, Фок и Рейсе? После длительного и закрытого суда - минимальное. Такое отношение власти к тем, кто, ничтоже сумняшеся, сдавал в плен противнику тысячи солдат, только поощряло сдачу.
Отсюда и сдавший в плен целый корпус ген. Н. А. Клюев, и отдавший уже из плена приказ о капитуляции крепости Новогеоргиевск ее комендант ген. Н. П. Бобырь, и бежавший из крепости Ковно ее комендант ген. В. Н. Григорьев.
В мирное время все они считались хорошими служаками, а генерал Клюев с 1909 года так вообще занимал пост начальника штаба Варшавского военного округа, то есть непосредственно готовился к борьбе с Германией. Хорошо подготовился, нечего сказать.

Как, в таком случае, относиться к сдававшимся в плен нижним чинам, которые распоряжениями командиров ставились не просто в безвыходное, но прямо в самоубийственное положение? Например, можно ли считать трусами и изменниками пару взводов, оставшихся от наступавшего по ровной местности батальона и теперь застрявших перед колючей проволокой, в которой артиллерия не пробила проходов?
О таком случае (неудачное наступление 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта на реке Стрыпе в тщетной попытке помочь гибнущей Сербии) сообщает, к примеру, А. А. Свечин:
"Работу штабных бюрократов мне пришлось наблюдать в январе 1916 г. Истощенные атакующие части соседнего корпуса, попадая в 300 м от австрийской позиции под сильный пулеметный огонь, бросали винтовки, поднимали руки и в таком виде продолжали движение через проволоку и австрийские окопы.
Начальство же полагало, что окопы взяты, но не поддержанные резервами атакующие части не смогли оказать сопротивление контратаке и сдались. Три атаки производились в вечернем сумраке несколько дней подряд.
Вместо признания недостаточности артиллерийской подготовки бюрократы полагали, что вся беда в том, что резервы следуют на слишком больших дистанциях, и настаивали на более близком надвигании последних, что только увеличивало потери и сумятицу при каждом новом штурме".

Заодно гибель сотни собственных солдат можно представить в реляции таким образом, что будет возможно рассчитывать на очередное награждение или повышение по службе. Пример такой ситуации дает февраль 1915 года - 1-я Праснышская операция в Восточной Пруссии.
Участник тех боев, характеризовавшихся большими и бессмысленными потерями, так как никаких оперативных бонусов наступление на Прасныш дать не могло, офицер показывает:
"Наступать приходилось по местности совершенно открытой, с подъемом в сторону немецких окопов, земля была мерзлая, и цепи, залегая от невыносимого огня, не могли окопаться и поголовно расстреливались.
Немцы даже делали еще лучше. Когда атакующие подходили к совершенно целому проволочному заграждению, приказывали бросить винтовки, что волей-неволей приходилось выполнять, и тогда их по одному пропускали в окопы в качестве пленных".
С формальной точки зрения получается добровольная сдача солдат в плен. А значит - те или иные репрессалии. А если по-человечески? Кто виновен в том, что русские стрелки повисали на не разрушенной артиллерией проволоке?
Кто виновен в том, что русская артиллерия не имела снарядов (уже в декабре 1914 года приказы Ставки Верховного главнокомандования запрещали трату более одного снаряда на орудие в день)? Разве эти самые стрелки, наступавшие по открытой местности в лоб на пулеметы?

Для сравнения: в ноябре 1915 года партизанским отрядом штабс-ротмистра Ткаченко был захвачен в плен командир германской 82-й резервной пехотной дивизии генерал Фабериус.
При конвоировании в тыл, воспользовавшись оплошностью начальника конвоя, встретившего по дороге старого товарища и решившего отметить встречу крепкими напитками, Фабериус захватил револьвер и застрелился, будучи не в силах снести позор плена.
Сколько русских генералов поступили подобным же образом, если помнить, что в плен попали шестьдесят шесть русских генералов, а отважился бежать из плена лишь один - начдив-48 ген. Л. Г. Корнилов?
Правда, сказались и возраст, и испытания пленом. Из шестидесяти шести пленных генералов в плену умерли одиннадцать, что составило 16 %, при общем уровне смертности русских военнопленных - 5,6 %. По данным С. В. Волкова, в плену оказались семьдесят три русских генерала.
Очевидно, что большинство генералов попали в плен в "котлах", так как непосредственно на поле боя все-таки генерал находится отнюдь не в первых рядах.
В частности, под Танненбергом августа 1914 г. в германском плену оказались пятнадцать генералов, в Августовском лесу февраля 1915 года - одиннадцать, наконец, в крепости Новогеоргиевск - семнадцать.
Таким образом, две трети плененных русских генералов попали в плен всего в трех точках на громадном театре военных действий, что представлял собой Восточный фронт Первой мировой войны.

Опять-таки о параллелях. Первым смещенным со своего поста командармом Первой мировой войны стал как раз немец - командарм-8 ген. М. фон Притвиц унд Гаффрон, оборонявший от русских все ту же самую Восточную Пруссию.
Он всего лишь посмел усомниться в успехе борьбы за провинцию, отправив в Главную квартиру телеграмму о намерении отойти за Вислу после первого же проигранного сражения под Гумбинненом, и был немедленно отправлен в отставку.
Кто-то смещался за некомпетентность. Но разница опять же в сроках замены. Такая бездарность, как главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта ген. Я. Г. Жилинский, был смещен лишь после проигранной операции, когда потери фронта насчитывали то же число, что и в начале операции, - четверть миллиона, в том числе сто пятьдесят тысяч пленными.
Для такого необходима поистине выдающаяся бездарность, и кто-то же поставил генерала Жилинского не только в начальники Варшавского военного округа, но до того и в начальники Генерального штаба.

Сам довоенный подбор командиров показывает, что Российская империя начала двадцатого столетия находилась в надломленном состоянии, что объективно вызывалось буржуазной модернизацией страны. Точно такой же ситуация была и в Австро-Венгрии, что подтверждается результатами столкновения австро-венгерского и русского оружия на полях Первой мировой войны.
Опыт войны позволил выдвинуться лучшим людям, о чем говорит тот простой факт, что в летней кампании 1916 года (Брусиловский прорыв) потери русской армии пленными были в пять раз меньше, чем кровавые потери. Но сколько надо было потерять людей до этого?
И, даже если отвлечься от исчисления патриотизма, а говорить о монархической государственности, сколько было зря потеряно кадровых офицеров - опоры существующего режима?

Для меня, когда я стал внимательно изучать реальную историю ВОВ, самым шокирующим открытием стали даже не просто цифры потерь в невероятных по масштабу разгромах и "котлах", в какие с угнетающей периодичностью попадала Советская армия на протяжении все первой половины войны. Еще более поразительными были масштабы сдачи в плен; а как же усвоенное в детстве "Русские не здаюцца"?? Но факты упрямы: только за первые 4 месяца 1941 года в плен к немцам сдалось порядка 3,5 млн. человек - фактически ВСЯ стоявшая на 22 июня перед немцами "армия прикрытия". Кто не сдался - те по большей части разбежались по лесам и полям.

Гитлеровцы даже не знали, что им делать с таким грандиозным количеством пленных мужиков - у них не было и не могло быть никакой подходящей инфраструктуры для содержания такого количества. Поэтому большую часть тех пленных "первого созыва" они просто заморили голодом - до освобождения дожил очень мало кто.

Массово сдавались и в 1942-м... В общем, кошмар. И как-то противоречит бытующей у нас легенде о "невероятной стойкости русского солдата". Но писать об этом в ЖЖ непросто - наши сталинцы-"патриоты" и "свидетели культа Победы" мигом перевозбуждаются.

А потом я почитал всякие материалы еще и о Первой Мировой войне. И оказалось, что и там было примерно то же самое, а именно: русские солдаты очень охотно - охотнее всех! - сдавались в плен. Однако и об этом говорить трудно - тут уже набегают "патриоты" другого рода - из категории "конфетки-бараночки", "поручик Голицын" и "царь-батюшка Николай".

Но вот в последнем номере журнала "Эксперт" (№44 от 31 октября 2016 года) опубликована статья историка Сергея Нефедова "О русской революции", где этот вопрос насчет "доблести русского воинства" в очередной раз весьма подробно рассматривается. Грех не привести отрывки:

"Разгромленные в летней кампании 1915 года русские армии потеряли 2,4 млн. солдат, в том числе 1 млн. пленными... На заседании 30 июля 1915 года военный министр А.А.Поливанов говорил, что "деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры".
"Стойкость армии стала понижаться, и массовые сдачи в пден стали обычным явлением", - свидетельствует генерал А.Брусилов. Современными исследователями подсчитано, что в целом за время войны Россия потеряла 3,9 млн. пленными, в три раза больше, чем Германия, Англия и Франция вместе взятые. На 100 убитых в русской армии приходилось 300 пленных, в германской, английской и французской армиях - от 20 до 26, то есть русские сдавались в плен в 12-15 раз чаще, чем солдаты других армий.
Число дезертиров к началу 1917 года составляло 1,5 млн. (для сравнения: в германской армии было 35-45 тыс. дезертиров, в английской - 35 тыс.)

"Пополнения, посылаемые из запасных батальонов, приходили на фронт с утечкой в 25% в среднем, - свидетельствует М.В.Родзянко, - и, к сожалению, было много случаев, когда эшелоны, следующие в поездах, останавливались ввиду полного отсутствия состава эшелона".
(ссылку на статью не могу дать - чертов "Эксперт" перестал выкладывать свежие номера на свой сайт).

Это все к вопросу о том, наскольку представители нашего народа "любят и умеют воевать". НЕ ЛЮБЯТ - это совершенно точно. Ну а "патриотам", естественно, равно как и господам "националистам", лучше обо всей полученной информации немедленно забыть.

В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста Кегель Герхард

Сдача в плен на дорожном перекрестке

На перекрестке стоял советский солдат с автоматом, видимо регулировщик. Подняв руки в знак своих мирных намерений, я подошел к нему и сказал по-русски, что я немецкий солдат и хочу добровольно сдаться в плен. Советский солдат, совсем молодой еще человек, сначала потребовал, чтобы я отошел от него на пять шагов. Он, кажется, мне не верил и опасался подпускать меня близко к себе. Потом он приказал мне бросить пистолет, который все еще болтался у меня на ремне. Я бросил в канаву портупею с кобурой, где был пистолет, и снова поднял руки вверх.

Регулировщик старался уговорить нескольких шоферов ехавших в тыл грузовиков довезти меня до сборного пункта военнопленных, который находится, как он говорил, в одной из близлежащих деревень. Но поначалу все было напрасно, никто не хотел брать меня с собой. Наконец регулировщику удалось все же уговорить ездового конной упряжки, которую сопровождали несколько солдат на конях. Они согласились доставить меня до ближайшей деревни и сдать там в комендатуру.

По пути сопровождавшие меня солдаты расспрашивали, кто я такой, где выучил русский язык, долго ли, по моему мнению, продлится еще война. Потом они потребовали мои документы. Кроме воинского удостоверения со мной было еще мое дипломатическое удостоверение, которое я взял на фронт, чтобы мне быстрее поверили, когда, оказавшись по другую сторону баррикады, я буду объяснять, кто я такой. Один из солдат порвал мои документы в клочья и бросил их в снег. Я стал объяснять ему, что эти документы представляют интерес для Красной Армии, но он сказал в ответ, что мне, военнопленному, эти удостоверения больше не нужны. Наконец мы добрались до проселочной дороги, которая выходила на шоссе. Мне было сказано, чтобы я шел все прямо, и я доберусь до сборного пункта военнопленных. У них же самих нет больше времени, чтобы доставить меня до места. И они поехали дальше.

И вот я стою темной ночью один на этой проселочной дороге. В лесу я чувствовал себя более уверенно. Здесь еще совсем недавно шел жестокий бой. На разрытом гусеницами танков снегу лежали раздавленные и обледеневшие уже трупы, и кто это – немецкие или советские солдаты, определить было уже невозможно. Убитые лежали и на обочине дороги. Повсюду стояли сгоревшие и брошенные автомашины, были разбросаны обломки тягачей и другой техники.

Примерно в двухстах метрах от шоссе у крестьянского дома стоял советский часовой. К тому времени ко мне присоединился другой немецкий солдат, который, как и я, искал сборный пункт военнопленных. Через десять минут нас было уже шестеро. Часовой у дома, казалось, нас не замечал.

Подняв руки, я подошел к нему и, сказав, что мы добровольно сдались в плен, спросил, что нам делать. Часовой, стоявший на посту у дома, где квартировал советский майор, комендант поселка, посоветовал мне снять унтер-офицерские погоны переводчика. Затем он предложил мне подождать на другой стороне дороги, сказав, что сейчас спросит майора. Через некоторое время он вышел из дома и отвел нас в комнату пустого соседнего дома, заметив, что здесь мы можем переночевать, а утром нас отведут на сборный пункт военнопленных.

Едва мы улеглись спать на чисто вымытом деревянном полу, как часовой привел в нашу комнату еще пятерых немецких солдат, искавших дорогу в плен. Среди них находился молодой человек из Данцига, у которого буквально только что была прострелена грудь. Пуля прошла насквозь. Как ни странно, крови он потерял совсем немного.

Часовой трогательно заботился о раненом. Он раздобыл водки, чтобы продезинфицировать рану, и твердо потребовал, чтобы трое или четверо немецких военнопленных отдали свои перевязочные пакеты, зашитые в их кители. Ведь добиться этого одними лишь уговорами было невозможно. Затем он помог сделать пленному солдату перевязку. Между прочим, он так хорошо обработал и перевязал рану, что молодой солдат из Данцига – я, к сожалению, забыл его фамилию – без особых трудностей выдержал тяжелый трехдневный переход до лагеря военнопленных.

Это искреннее стремление советского часового сохранить жизнь военнопленному «фрицу» как-то сблизило нас с ним. Мы побеседовали с ним немного, а затем он вновь встал на свой пост перед домом коменданта поселка.

Немного позднее к нам присоединились еще трое немецких солдат, которые тоже решили сдаться в плен.

Тем временем часовой разбудил военного коменданта. Я обратился к нему с просьбой выслушать меня, заявив, что я участвовал в борьбе против Гитлера. Он, казалось, был готов поверить мне, но все же заметил, что, возможно, я говорю правду, а может быть, и нет. Ведь он же не может проверить. Он дал мне совет дать показания и запротоколировать все это в лагере для военнопленных. Утром, сказал он, нам следует пойти на сборный пункт военнопленных, расположенный на другом конце поселка. Но у него нет никого, кто мог бы сопровождать нас.

Услышав это, я попросил его дать мне справку, подтверждающую, что он приказал мне доставить на сборный пункт группу поименно перечисленных в данной справке военнопленных и что мы сдались в советский плен добровольно. Майор согласился. Я быстро составил список пленных, майор подписал его и поставил печать. Этот приобретший силу документа список оказался чрезвычайно полезным. Когда мы на следующий день направились без сопровождающего солдата к сборному пункту – а ведь шла целая группа солдат в немецкой форме, – то, естественно, привлекали к себе внимание. По пути нас неоднократно останавливали красноармейцы. Поскольку здесь совсем недавно шли тяжелые бои, отношение к нам, солдатам фашистского вермахта, было далеко не дружелюбное. Но благодаря моей драгоценной «справке», предъявляя которую я неизменно по военному докладывал, кто мы такие и куда идем, все окончилось благополучно.