Судебный процесс по делу тухачевского. Был ли заговор Тухачевского? В чём признался Тухачевский

Все обвиняемые были признаны виновными и расстреляны немедленно по вынесении приговора (Я. Б. Гамарник застрелился накануне ареста). В все фигуранты дела были посмертно реабилитированы за отсутствием состава преступления .

«Наш отец оказался сукою»

80 лет назад, в ночь с 11 на 12 июня 1937 года, был приведен в исполнение приговор восьми осужденным по делу о «военно-фашистском заговоре в РККА», известному также как дело Тухачевского. Спустя 20 лет Военная коллегия Верховного суда СССР отменила прежнее решение и прекратила производство за отсутствием в действиях приговоренных состава преступления. Юридически все точки над «i» вроде бы расставлены. Однако с точки зрения истории дело Тухачевского отнюдь не закрыто. Вопрос, «что это было», которым задались страна и мир после получения известия о приговоре и казни, так и не получил однозначного и непротиворечивого ответа.

Из первых пяти маршалов СССР к концу чистки в живых остались лишь двое. Внизу (слева направо): Тухачевский (расстрелян), Ворошилов, Егоров (расстрелян). Вверху: Буденный, Блюхер (умер в тюрьме).

Смертельная гонка

Выстрелы, раздавшиеся 80 лет назад в подвале здания Военной коллегии ВС СССР, оборвали жизнь восьми высокопоставленных советских военных руководителей. Самый именитый из них, маршал Михаил Тухачевский, занимал перед своим низвержением должность заместителя наркома обороны. Иероним Уборевич был командующим Белорусским, Иона Якир - Киевским военным округом, Борис Фельдман - начальником управления РККА по начсоставу, Август Корк - начальником академии имени Фрунзе, Виталий Примаков - замкомандующего войсками Ленинградского военного округа, Витовт Путна - военным атташе СССР в Великобритании, Роберт Эйдеман - руководителем Осоавиахима.

Цвет, сливки Красной Армии. Однако ни статусом разоблаченных «врагов народа», ни их количеством советских граждан на тот момент уже было не удивить. Тем не менее это не было рядовым эпизодом Большого террора. И дело не только в большом политическом, историческом значении этого события, знаменующего новую, самую кровавую фазу репрессий. От прочих участков сталинского конвейера смерти дело Тухачевского отличается в первую очередь техникой исполнения.

Первое, что обращает на себя внимание, - феноменальная даже по меркам той поры скорость следствия. Большинство осужденных было арестовано в середине мая 1937 года. Самого маршала Тухачевского, являвшегося, согласно фабуле обвинения, руководителем заговора, взяли 22 мая. Последним на Лубянку, во внутреннюю тюрьму НКВД, попал Иероним Уборевич - это произошло 29 мая. Таким образом, между арестом последнего подследственного и казнью прошло всего 13 дней.

До сих пор на организацию судебных процессов со столь статусными фигурантами уходило куда большее время. Месяцы, а то и годы. Скажем, между арестом и расстрелом Зиновьева и Каменева, бывших главными обвиняемыми на так называемом Первом московском процессе, прошло более полутора лет. Бухарин и Рыков, фигурировавшие в деле Тухачевского как одни из политических руководителей «военно-фашистского заговора», были арестованы 27 февраля 1937 года, то есть за три с лишним месяца до приговора «тухачевцам». А расстреляны на 9 месяцев позже.

Да и с рядовыми «врагами народа» - при том, что их зачастую вообще не удостаивали вызова в суд, рассматривая дела заочно, - возились, как правило, дольше. Не из человеколюбия, разумеется. Просто сама логика репрессий требовала избавляться от человека лишь после того, как он переставал представлять интерес как средство производства разоблачительных показаний. Недостаток у подследственных сообразительности и фантазии охотно восполнялся самими следователями. Но данное творчество все-таки требовало определенного времени. Следователям же по делу Тухачевского его явно не хватило.

Об этом говорит, в частности, тот факт, что из обвиняемых продолжали выбивать показания даже после того, как дело формально было закрыто и передано в суд. Так, например, комкор Примаков в последний раз дал показания 10 июня, накануне суда. Кстати, вот он театр абсурда во всей его красе: на чистую воду в этой последней исповеди выводились не кто-нибудь, а сами судьи предстоящего процесса. Трое из них - Каширин, Дыбенко и Шапошников - изобличались Примаковым как участники того же самого «военно-фашистского заговора».

Михаил Тухачевский, 1936 год.

Для справки: по инициативе Сталина для рассмотрения дела было образовано Специальное судебное присутствие Верховного суда, в состав которого вошли председатель Военной коллегии ВС Ульрих и восемь видных военачальников - Буденный, Блюхер, Дыбенко, Шапошников, Алкснис, Белов, Каширин и Горячев. То есть процесс преподносился практически как товарищеский суд: судили «заговорщиков» хорошо знакомые им «братья по оружию», с некоторыми они находились совсем недавно в приятельских и даже в дружеских отношениях. При этом главный режиссер этого спектакля вряд ли чем-то рисковал: никаких сюрпризов от отобранных им «присяжных», которые сами были охвачены страхом за свою жизнь, ждать не приходилось.

Короче говоря, по законам жанра участников «военно-фашистского заговора» должны были помучить в застенках еще как минимум пару месяцев, дабы «разоблачить» как следует, «выпотрошить» без остатка. Но ни материалы дела, ни материалы реабилитации не содержат внятных объяснений этой авральной спешки.

«Претензий к следствию не имею»

Загадка №2 - активное сотрудничество арестованных со следствием. Удивление вызывает не сам факт того, что их сломали. Репрессивная машина работала в этом смысле почти без осечек: процент не признавшихся был очень невелик. Но изумляет то, что их сломали так быстро. Михаил Тухачевский уже через три дня после своего ареста и на следующий день после того, как был доставлен в Москву - он был взят под стражу в Куйбышеве, - собственноручно написал заявление на имя народного комиссара внутренних дел: «Признаю наличие антисоветского военно–троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников и ни одного факта и документа...»

На состоявшемся в тот же день, 26 мая 1937 года, допросе Тухачевский дал следующие показания: «Целью заговора являлось свержение существующей власти вооруженным путем и реставрация капитализма... Наша антисоветская военная организация в армии была связана с троцкистско–зиновьевским центром и правыми заговорщиками и в своих планах намечала захват власти путем совершения так называемого дворцового переворота, то есть захвата правительства и ЦК ВКП(б) в Кремле...» После этого было еще несколько допросов, на которых Тухачевский вспоминал подробности своей «изменнической деятельности», и ряд собственноручно написанных им признаний. Согласно протоколу последнего допроса, проведенного прокурором СССР Вышинским перед передачей дела в суд, Тухачевский подтвердил все сказанное и написанное ранее. Последние слова маршала, зафиксированные в следственном деле: «Никаких претензий к следствию я не имею».

Комиссия президиума ЦК КПСС, занимавшая в начале 1960-х годов проверкой обвинений, предъявленных Тухачевскому и другим военным, пришла к выводу, что признательные показания вырваны у маршала «моральными и физическими пытками». В качестве подтверждения приводится, в частности, тот факт, что на листах 165-166 дела №967581 обнаружены «пятна буро-коричневого цвета». Согласно проведенному исследованию, это следы человеческой крови. Некоторые из них, уточняют эксперты, имеют форму восклицательных знаков: «Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом...»

Впрочем, скептики резонно замечают, что окровавленные листы содержат показания Тухачевского от 1 июня. На тот момент Михаил Николаевич уже почти неделю как «стал на путь раскаяния», так что особых причин для недовольства им у следователей не было. Кровь вполне могла пойти у Тухачевского носом от нервного и физического переутомления. Да и, строго говоря, неизвестно, его ли вообще это кровь. Вместе с тем без «физического воздействия» - эвфемизм, обозначавший на советском юридическом новоязе истязания подследственных, - дело Тухачевского, конечно же, не обошлось. В вышеупомянутой справке комиссии президиума ЦК, известной также как комиссия Шверника, приводится в числе прочих свидетельство бывшего сотрудника Особого отдела НКВД СССР Авсеевича: «В мае месяце 1937 г. на одном из совещаний пом. нач. отдела Ушаков доложил Леплевскому, что Уборевич не хочет давать показаний, Леплевский приказал на совещании Ушакову применить к Уборевичу физические методы воздействия».

Ничего чрезвычайного или необычного в этом не было: на тот момент пытки были разрешены к применению вполне официально. Они довольно часто использовались энкавэдэшниками и до дела о «военно-фашистском заговоре», а после, с лета 1937 года, вообще стали основным способом добывания показаний. Но нельзя не заметить, что множество «врагов народа», от которых можно было ожидать куда меньшей стойкости, чем от героев Гражданской, держались намного дольше.

Сила безволия

Театральный режиссер Всеволод Мейерхольд, арестованный в июне 1939 года и расстрелянный полгода спустя, не признавался целых три недели. Несмотря на пытки, которым непрерывно подвергался. Он сам описал этот ад в своем письме на имя Вячеслава Молотова, тогдашнего премьера: «Меня здесь били - больного шестидесятишестилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам... И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли)...»

Справедливости ради нужно сказать, что и герои Гражданской тоже не все сдавались сразу. А некоторые и вовсе оставались несломленными. Одним из таких был комкор Епифан Ковтюх, расстрелянный в июне 1938-го. «В процессе следствия к Ковтюху применялись страшные пытки с целью вынудить его дать ложные показания о себе и в отношении других невинных советских граждан, - говорится в справке комиссии Шверника. - Бывший сотрудник НКВД СССР Казакевич в 1955 г. по этому поводу сообщил: «В 1937 или 1938 годах я лично видел в коридоре Лефортовской тюрьмы, как вели с допроса арестованного, избитого в такой степени, что его надзиратели не вели, а почти несли. Я спросил у кого-то из следователей: кто этот арестованный? Мне ответили, что это комкор Ковтюх, которого Серафимович описал в романе «Железный поток» под фамилией Кожух». Ковтюх так ни в чем и не признался.

Конечно, у всех свой болевой порог и свой уровень силы воли. Не судите, и не судимы будете. Однако у фигурантов дела Тухачевского эти личностные характеристики странным образом оказались идентичными: они признались практически одновременно. По версии составителей шверниковской справки, помимо кнута, сиречь резинового шланга, следователи-иезуиты активно использовали пряник - обещания, что за хорошее поведение на следствии и суде их подопечным сохранят жизнь. Вариант - не станут преследовать родных и близких. Кто-то, возможно, и впрямь клюнул на эту наживку. Но невозможно поверить в то, что клюнули все.

Это ведь были далеко не дети: уровень информированности руководящего звена РККА о происходящем в стране - в том числе и об особенностях национальной охоты на ведьм - был заведомо выше среднестатистического. К тому же прошли уже два открытых московских процесса, давших обильную пищу для размышлений. «Тухачевцы» знали, не могли не знать, что тех, кто признается, вопреки слухам и надеждам об «условности приговоров» не оставляют в живых. И что членам их семей тоже подвергают репрессиям.

Собственноручные показания маршала.

Возможное объяснение синхронной покорности «тухачевцев» - некие компрометирующие их факты, оставшиеся за рамками дела. О том, что его материалы далеко не полны, заметила еще шверниковская комиссия: «Протоколы первичных допросов Тухачевского или вовсе не составлялись, или были уничтожены следствием». Но, похоже, это далеко не единственный пробел. Согласно одной из версий, берущей начало еще в 1950-х годах, секретными материалами, якобы обезоружившими «заговорщиков», явилось так называемое досье Гейдриха - фальшивые свидетельства о конспиративной связи между «группой Тухачевского» и немецким генералитетом, которые якобы были искусно состряпаны гестапо.

Но «шверниковцы» отвергали это предположение: «Версия о фабрикации Гейдрихом документов против Тухачевского... не находит своего подтверждения... Все попытки разыскать эти «документы» в архивах ЦК КПСС, архивах Советской армии, ОГПУ - НКВД, а также в судебно-следственных делах Тухачевского и других советских военачальников ни к чему не привели... Об этих «документах» никто даже не упомянул ни в период расследования, ни в судебном заседании».

К этим убедительным доводам - менее всего в сокрытии такой информации была заинтересована сторона обвинения, вставлявшая буквально каждое лыко в строку - стоит добавить еще одно соображение. Вряд ли заведомые фальшивки и ложные доносы могли настолько обескуражить участников группы и лишить их воли к сопротивлению. Для этого явно требовалась штука посильнее холостого гестаповского «фауст-патрона». Какая-то настоящая «бомба».

Никто не хотел умирать

Возможно, ключом к разгадке являются слова Валентина Фалина - дипломата, историка и политика, последнего заведующего Международным отделом ЦК КПСС (1988–1991 годы). Для справки: свою карьеру в государственном аппарате Валентин Михайлович начал еще при Сталине. Не многие из ныне живущих ветеранов «холодной войны» находились на столь же короткой ноге с гостайнами советской эпохи. А что касается тайн сталинско-хрущевского ее периода, то сопоставимого по информированности источника сегодня, пожалуй, вообще не найти.

Ну так вот, выступая несколько лет с лекцией, посвященной отношениям России и Запада в их историческом разрезе, Фалин затронул в числе прочего тему «прореживания» архивов. Покритиковав Запад, Валентин Михайлович не стал закрывать глаза и на аналогичную советскую практику: «В Советском Союзе тоже практиковалась усушка и утруска архивов. Правда, по другим мотивам. Не должен был пострадать ореол правителей. Особенно поднаторел на этом поприще Никита Сергеевич, изымавший свидетельства своего ярого участия в борьбе против «врагов народа». Заодно по его распоряжению были уничтожены прослушки разговоров Тухачевского и других военачальников, положенные в основу предъявленного им обвинения в государственной измене».

Речь, насколько можно понять, идет не только и не столько о перехватах телефонных бесед, - не такие, наверное, были дураки руководители РККА, чтобы обмениваться в то время мыслями с помощью телефона, - сколько об информации, добытой с помощью «жучков», подслушивающих устройств. Слежка за Тухачевским в месяцы, предшествующие аресту, как теперь известно, действительно велась довольно интенсивно. Единственное, что вызывает сомнение в словах Фалина, - утверждение, что стенограммы прослушки были уничтожены Хрущевым. Ведь если такие документы действительно существовали, то отсутствие какого-либо упоминания о них в судебных и следственных материалах говорит о том, что правда эта была неудобна прежде всего Сталину.

О чем говорили между собой военные, входившие в «группу Тухачевского», в последние месяцы и дни перед арестом, теперь можно только гадать. Но, пожалуй, не будет слишком смелым предположить, что главной темой этих бесед было стремительно сжимающееся вокруг них «кольцо окружения». Снаряды ложились все ближе: двое из осужденных по делу, Примаков и Путна, были арестованы еще в августе 1936 года. Для людей, обладавших маломальскими аналитическими способностями, а руководителей РККА, несомненно, можно отнести к таковым, было ясно, что чистка набирает обороты, что их арест - лишь вопрос времени.

Единственный шанс на спасение давал «прорыв из кольца» - захват власти. «Тухачевцы» вовсе не хотели реставрации капитализма. Но они хотели жить, а такое желание будет, пожалуй, посущественнее политических предпочтений. Иными словами, мотив реализовать вменявшиеся им следствием помыслы у них, безусловно, был. И были все организационно-технические возможности для этого. Но, по-видимому, не хватало решимости. Кроме того, требовалось еще какое-то политико-идеологическое обоснование. Нужно было объяснить народу, за что свергают вождя, почему «наш отец оказался сукою». Не предъявишь же в качестве мотива опасение за собственные жизни. Впрочем, по некоторым данным, искомое обоснование у заговорщиков - с учетом этой информации можно уже писать это слово без кавычек - появилось.

По утверждению Александра Орлова (Льва Фельдбина), высокопоставленного сотрудника советской внешней разведки, убежавшего в 1938-м в виду неминуемого ареста на Запад, не позднее осени 1936 года в руки «тухачевцев» попала папка с убойным компроматом на «вождя народов» - его личное дело как сотрудника царской охранки. Подробный рассказ об этом Орлов, проживавший к тому времени в Соединенных Штатах, опубликовал в 1956 году в журнале Life. В качестве источника информации перебежчик указал своего двоюродного брата Зиновия Кацнельсона. По словам Орлова, во время их парижской встречи, состоявшейся в феврале 1937 года, Зиновий рассказал ему и о компрометирующих Сталина документах, и о планах заговорщиков, к которым якобы относился и он сам. На тот момент Зиновий Кацнельсон занимал пост замнаркома внутренних дел Украины.

Планировалось под каким-либо благовидным предлогом убедить наркома обороны провести в Кремле конференцию по проблемам округов, командующие которых были посвящены в планы заговора. Следующий этап выглядел так: «В определенный час или по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю, чтобы заблокировать продвижение войск НКВД. В тот же самый момент заговорщики объявляют Сталину, что он арестован». После чего хозяин Кремля на основании имеющихся у заговорщиков документов объявлялся врагом народа и революции.

Подтвердить эту версию, увы, ничем нельзя. Но обилие белых пятен в деле Тухачевского делает невозможным и ее категоричное опровержение. Тем более что сама она эти пятна прекрасно заполняет, объясняя и скорость следствия - требовалось как можно быстрее покончить с верхушкой заговора, - и поведение подследственных, и уничтожение материалов прослушки: информация об опасной папке не подлежала разглашению. И главное - объясняет то кровавое безумие, в которое погрузилась страна летом 1937 года. Конечно, глаза у страха, охватившего товарища Сталина, разверзлись до пределов, явно не свойственных психически здоровому человеку. Но сам страх, похоже, возник не на пустом месте.

На XXII съезде КПСС Н.С. Хрущев публично заявил, что советские военачальники во главе с М.И.Тухачевским были арестованы по ложным обвинениям. По его словам, материалы, сфабрикованные в гестапо, германская разведка сумела передать президенту Чехословакии Э.Бенешу, который, в свою очередь, передал их Сталину. Эту версию повторил в своих сочинениях и генерал-полковник Д.А.Волкогонов.

Сталина и его окружение обвинили в слепом доверии к гитлеровской фальшивке и нежелании поверить Маршалу Советского Союза и другим военачальникам. Справедливы ли такие обвинения?

Еще в середине 30-х годов усилились оппозиционные настроения и в руководстве Красной Армии, среди которого было немало выдвиженцев Троцкого. Борьба различных группировок среди советских военачальников, которую подробно описал профессор С.Т.Минаков, сосредотачивалась на противостоянии между руководством Наркомата обороны во главе с К.Е.Ворошиловым и рядом лиц, во главе которых стояли Гамарник, Якир, Тухачевский и другие. Это противостояние усиливалось, по словам Минакова, «перед лицом надвигающейся катастрофической для страны угрозы войны «на два фронта» (Минаков С.Т. «1937.Заговор был!», Издательство: Эксмо 2012 г).

С самого начала создания антиправительственного заговора военная составляющая играла в нем все возрастающую роль. Значение военных заговорщиков возросло после падения Енукидзе и Ягоды. Минаков подчеркивает: «Всем своим поведением военная элита, сложившаяся к 1931 году, обнаруживала неповиновение, оказывала давление как на внутриполитические процессы, так в особенности и на внешнеполитические, настаивая, по существу, на изменении политического курса». Одновременно военная элита «пыталась заставить Сталина и его властное окружение пойти на кардинальное изменение системы и структуры высшего руководства страной: передать один из ключевых постов - наркома обороны - своему представителю, военному профессионалу...

Сложившаяся обстановка провоцировала поиск альтернативных Сталину лидеров, гальванизируя интерес политической и военной элит к бывшим «вождям», все внимательнее присматриваясь в условиях надвигающейся войны к «вождю» военному, «угадывая» такового прежде всего в Тухачевском».

Тем временем по мере арестов троцкистов реальных и мнимых в руки работников НКВД попадали и военные участники заговора. Арестованный в июле 1936 года комдив Д.Шмидт стал давать показания против командующего Киевского военного округа И.Э.Якира. Когда Шмидта доставили в Москву, Ягода сообщил об этом участнику заговора Я.Гамарнику. Видимо, этим сообщением Ягода хотел показать, что вынужден был арестовать человека из окружения Гамарника и Якираоды, ибо обстоятельства следствия вышли из-под его, Ягоды, контроля, и теперь этим делом занимаются Ежов и преданный ему Агранов.

После ареста Д.Шмидта в августе 1936 года один из обвиняемых на процессе Зиновьева, Каменева и других, И.И.Дрейцер сообщил, что среди военных существует оппозиционная группа, в состав которых входят заместитель командующего Ленинградским военным округом комкор В.М.Примаков и военный атташе в Великобритании комкор В.К.Путна.
В ходе процесса «параллельного центра» прозвучали слова, которые могли быть истолкованы как предупреждение Тухачевскому. Подсудимый К.Б.Радек заявил, что в 1935 году «Виталий Путна зашел ко мне с просьбой от Тухачевского». Правда, на вечернем заседании того же дня Радек, заявив о принадлежности Путны к подпольной организации, решительно отрицал причастность Тухачевского к деятельности троцкистского «параллельного центра». И все же тень подозрений на заместителя наркома обороны была брошена.

Очевидно, что первые сведения о заговоре военных в Москву поступили из Парижа. Есть свидетельства, что Ежов направил Сталину записку с материалами РОВСа (парижскя белоэмигрантская организация «Русский общевойсковой союз»). В ней шла речь о том, что «в СССР группой высших командиров готовится государственный переворот... Утверждалось, что во главе заговора стоит маршал М.Н.Тухачевский. Сталин направил записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: «Прошу ознакомиться». Возможно, Сталин неспроста направил Орджоникидзе записку о заговоре Тухачевского. В отличие от Ворошилова, которого Сталин решил ознакомить с этим сообщением, потому что Тухачевский был его замом, вероятный смысл жеста Сталина по адресу Орджоникидзе можно было истолковать так: вот, мол, посмотри, что сообщают о человеке, которого ты защищал.

О военных заговорщиках было немало рассказано различными деятелями третьего рейха. Им было известно о сотрудничестве между рейхсвером и Красной Армии в период действия тайного соглашения с 1923 по 1933 год. В ходе этого сотрудничества были установлены тесные личные связи Тухачевским и рядом других советских военачальников с германскими генералами. Об этом, в частности, поведал один из самых информированных людей нацистской Германии, личный переводчик А.Гитлера Пауль Шмидт, который писал свои книги под псевдонимом Пауль Карелл. В своей книге «Гитлер идет на восток» Пауль Шмидт-Карелл подробно описал, как Тухачевский, Якир и другие старались реанимировать те связи, которые были установлены с германскими военачальниками в период действия соглашения Радека - Секта. Об этом же писал в своих воспоминаниях и руководитель внешней разведки Германии Вальтер Шелленберг.

Пауль Шмидт-Карелл изложил сведения, известные верхам нацистской Германии о заговоре военных и политических деятелей СССР, во главе которого стояли М.Н.Тухачевский и Я.Б.Гамарник. Опорой заговора являлась Дальневосточная армия, которой командовал В.К.Блюхер. Как утверждал Шмидт-Карелл, «с 1935 года Тухачевский создал своего рода революционный комитет в Хабаровске... В его состав входили высшее армейское начальство, но также и некоторые партийные функционеры, занимавшие высокие посты, такие, как партийный руководитель на Северном Кавказе Борис Шеболдаев». Хотя Шмидт-Карелл не знал многих сторон заговора и состава его участников, он верно отметил его «военно-политический» характер.

Как утверждал Пауль Шмидт-Карелл, когда в начале 1936 года Тухачевский, возглавлявший советскую делегацию на похоронах короля Георга V, по пути в Англию и обратно проезжал через Берлин, он имел встречи с «ведущими германскими генералами. Он хотел получить заверения в том, что Германия не воспользуется какими-либо возможными революционными событиями в Советском Союзе в качестве предлога для похода на Восток. Для него главным было создание российско-германского союза после свержения Сталина».

В значительной степени это было обусловлено тем, что Тухачевский, как и другие заговорщики, опасался вооруженного столкновения с Германией. Схожие опасения испытывали и германские военачальники. Полностью поддержав приход Гитлера к власти и его действия по перевооружению Германии, они понимали, что Германия еще не готова к войне.

Среди генералов в Германии также созрел заговор против Гитлера. Они откликнулись на предложение о заключении тайного «пакта о ненападении» между военными Германии и СССР. Не исключено, что уже на этом этапе они были готовы гарантировать Тухачевскому и другим невмешательство в дела СССР во время военного переворота в обмен на невмешательство установленной в СССР военной диктатуры после аналогичного переворота в Германии.

Между тем слухи о тайном сговоре между военными двух стран стали поступать в столицы: европейских государств. Посланник Чехословакии в Берлине Мастный в январе 1937 года с тревогой сообщил президенту своей страны Бенешу о том, что немцы утратили интерес к переговорам, которые они в это время вели с Чехословакией о решении спорных вопросов, потому что стали исходить из неизбежности резких перемен в советской внешней политике после ожидаемого вскоре государственного переворота в СССР. В случае прихода к власти в Москве прогерманских сил Чехословакия не могла уже рассчитывать на поддержку СССР, с которым была связана договором о взаимной помощи 1935 года.

Это подтверждается заявлением Бенеша в его беседе с советским полпредом Александровским 7 июля 1937 года. Как говорится в записи беседы, Бенеш с января 1937 года «получал косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной Армией. С января он ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастный в Берлине является исключительно точным информатором... У Мастного в Берлине было два разговора с выдающимися представителями рейхсвера...»

Разумеется, встречи Тухачевского и другие контакты советских военных с германскими не могли пройти мимо внимания гестапо. Узнав от агентов гестапо о тайном сговоре между военными двух стран, руководитель РСХА Р.Гейдрих проинформировал об этом Гитлера. Разумеется, Гитлер мог бы арестовать заговорщиков. Однако все его планы строились на пропаганде военной мощи Германии. Любые массовые репрессии в рядах вооруженных сил подорвали бы веру в их всесилие, в то время как Гитлер на первых порах полагался главным образом на грубый блеф. Поэтому он решил сорвать сговор между советскими и германскими военными, не раскрывая того, что ему было об этом известно.

В своих мемуарах В.Шелленберг писал, что, получив сведения о заговоре военных двух стран, «Гитлер распорядился о том, чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага, замышляемого против Тухачевского». «И вот однажды ночью Гейдрих послал две специальные группы взломать секретные архивы генерального штаба и абвера, службы военной разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом... Был найден и изъят материал, относящийся к сотрудничеству германского генерального штаба с Красной Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса. Для того чтобы скрыть следы, в нескольких местах устроили пожары, которые вскоре уничтожили всякие признаки взлома». Это произошло примерно 1- 3 марта 1937 года.

Как подчеркивал Шелленберг, «в свое время утверждалось, что материал, собранный Гейдрихом с целью запутать Тухачевского, состоял большей частью из заведомо сфабрикованных документов. В действительности же подделано было очень немного - не больше, чем нужно, чтобы заполнить некоторые пробелы. Это подтверждается тем фактом, что всё весьма объемистое досье было подготовлено и представлено Гитлеру за короткий промежуток времени - в четыре дня». Досье произвело сильное впечатление на Гитлера, и он одобрил предложение передать эти материалы Сталину. Для передачи информации было решено использовать людей, участвовавших в германо-чехословацких переговорах.

Карелл утверждал, что Бенеш получил информацию о готовящемся перевороте в Москве и одновременно такая же информация была направлена германской разведкой в Париж. Тогдашний французский министр обороны Э.Даладье сообщил советскому послу в Париже В.Потемкину о «возможности перемен в Москве» и «сделке между нацистским вермахтом и Красной Армией».

Уточняя, каким образом передавалась информация через Прагу в Москву, В.Шелленберг писал: «Решено было установить контакт со Сталиным через следующие каналы: одним из немецких дипломатических агентов, работавших под началом штандартенфюрера СС Беме, был некий немецкий эмигрант, проживавший в Праге. Через него Беме установил контакт с доверенным другом доктора Бенеша... Доктор Бенеш сразу же написал письмо лично Сталину, от которого Гейдриху по тем же каналам пришел ответ установить контакт с одним из сотрудников советского посольства в Берлине. Так и поступили, и названный русский моментально вылетел в Москву и возвратился в сопровождении личного посланника Сталина, имевшего специальные полномочия от имени Ежова». Очевидно, к этому времени Сталин уже получил достаточно много сведений для того, чтобы подозревать в нечестной игре военных и их союзников среди партийных руководителей, но все же точные имена и доказательства еще не были представлены. Кроме того, информация из Берлина свидетельствовала о том, что заговорщики обратились за поддержкой к военным Германии - страны, враждебной Советскому Союзу.

К этому времени заговорщики существенно продвинулись в своей подготовке к военному перевороту. Аресты ряда участников заговора, а также опала Енукидзе и Ягоды заставляли заговорщиков действовать быстрее и энергичнее. К тому же после отстранения от власти Енукидзе и Ягоды военное крыло заговора стало играть в нем решающую роль. В середине февраля 1937 года заместитель наркома внутренних дел Украины Зиновий Канцельсон сообщил своему родственнику А.Орлову (Фельдбину) о том, что руководители Красной Армии «находились в состоянии «сбора сил». Хотя в то время заговорщики «еще не достигли согласия в отношении твердого плана переворота... Тухачевский считал, что следует «под каким-либо благовидным предлогом» убедить «наркома обороны Ворошилова... просить Сталина собрать высшую конференцию по военным проблемам, касающуюся Украины, Московского военного округа и некоторых других регионов, командующие которых были посвящены в планы заговора. Тухачевский и другие заговорщики должны были явиться со своими доверенными помощниками. В определенный час или по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю, чтобы заблокировать продвижение войск НКВД. В тот же самый момент заговорщики объявят Сталину, что он арестован.

Тухачевский был убежден, что переворот мог быть проведен в Кремле без беспорядков». Канцельсон был уверен в успехе: «Тухачевский - уважаемый руководитель армии. В его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно докладывает Сталину, он вне подозрений. Он устроит конференцию, поднимет по тревоге два полка - и баста».

Тухачевский считал, что после захвата власти Сталина надо было немедленно застрелить. Однако сам Канцельсон, а также ряд других участников заговора, в частности, первый секретарь ЦК КП(б) Украины С.Косиор и нарком внутренних дел Украины Балицкий, считали, что «Сталина надо было представить на суд пленуму ЦК». Действия заговорщиков ускорились после завершения февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). Одновременно с чисткой в НКВД было продолжено наступление Москвы против украинского руководства. 17 марта Постышев был освобожден с поста второго секретаря ЦК КП(б)У и избран первым секретарем Куйбышевского обкома партии. В Киеве развертывалась кампания против «небольшевистских методов работы» Постышева.

Тем временем в Западной Европе стали широко распространяться слухи о том, что в Москве готовится военный переворот. В «Бюллетене оппозиции» Троцкий писал о том, что «недовольство военных диктатом Сталина ставит в повестку дня их возможное выступление». 9 апреля 1937 года начальник ГРУ Красной Армии С.Урицкий сообщал Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине ходят слухи об оппозиции советскому руководству среди военачальников страны. Урицкий, правда, оговаривал это сообщение замечанием о том, что в эти слухи мало верят.

В апреле были арестованы заместитель начальника автобронетанкового управления РККА М.М.Ольшанский, командир 9-го стрелкового корпуса Московского военного округа Г.Н.Кутателадзе, бывший начальник охраны правительства В.Паукер, бывший комендант Кремля Р.А.Петерсон, заместитель коменданта Кремля дивизионный комиссар М.А.Имянинников.
Эти события заставили участников заговора ускорить время выступления. По словам Карелла, оно было назначено на 1 мая 1937 года. Выбор дня переворота был обусловлен главным образом тем, что «проведение первомайского военного парада позволяло бы ввести военные части в Москву, не вызвав подозрений». Однако в развитие событий вмешались внешнеполитические обстоятельства.

В конце апреля в Лондоне было объявлено, что 12 мая 1937 года состоится коронация Георга VI, вступившего пять месяцев назад на престол вместо отрекшегося от трона Эдуарда VIII. В Москве было решено, что советскую делегацию на эту королевскую церемонию вновь возглавит Тухачевский. По словам Карелла, узнав о своей командировке в Лондон, Тухачевский решил воспользоваться этим случаем для того, чтобы еще раз переговорить с немецкими генералами о сотрудничестве во время и после переворота. «Тухачевский отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой».

Существуют сведения о том, что действия заговорщиков были предотвращены в последнюю минуту. Празднование 1 Мая в Москве для посвященных в суть дела прошло в обстановке тревожного ожидания непредвиденных событий. 1 Мая 1937 года во время парада среди присутствовавших на Красной площади распространился слух о том, что вот-вот будет взорван Мавзолей, на котором находились Сталин и другие руководители страны. Ходили слухи и о других готовящихся терактах.

Английский журналист Фицрой Маклин, присутствовавший 1 Мая 1937 года на Красной площади, писал, что ему бросилась в глаза повышенная напряженность в поведении руководителей, стоявших на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении». Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым». Напряжение царило и среди военачальников, располагавшихся у подножия Мавзолея. Как писал бежавший из СССР В.Кривицкий, присутствовавшие на Красной площади заметили, что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников... Потом прибыл Егоров, но он не ответил на приветствие Тухачевского. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем, мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».

Судя по всему, в то время Тухачевский готовился к отъезду в Лондон. 3 мая 1937 года документы на Тухачевского были направлены в Посольство Великобритании в СССР, а уже 4 мая они были отозваны. Главой советской делегации на коронацию Георга VI был назначен заместитель наркома обороны по военно-морскому флоту В.М.Орлов. Очевидно, что подозрения, усилившиеся после 1 мая, заставили руководство страны внезапно пересмотреть решение относительно отъезда Тухачевского.

Тем временем 6 мая был арестован комбриг запаса М.Е.Медведев. Как отмечается в «Известиях ЦК КПСС» («Известия ЦК КПСС", 1989, №12), через день после ареста Медведев сообщил о своем участии в заговорщической организации, «возглавляемой заместителем командующего войсками Московского военного округа Б.М.Фельдманом».

В ночь на 14 мая был арестован начальник Военной академии имени Фрунзе командарм А.И.Корк. Через день после ареста Корк написал два заявления Ежову. Первое - о намерении произвести переворот в Кремле. Второе - о штабе переворота во главе с Тухачевским, Путной и Корком. По его словам, в заговорщическую организацию его вовлек Енукидзе, а «основная задача группы состояла в проведении переворота в Кремле.

Арестованный 15 мая Б.М.Фельдман на четвертый день после своего ареста стал давать показания на других участников заговора. К этому времени через полтора месяца после своего ареста стал давать показания на Енукидзе, Тухачевского, Петерсона и Корка Г.Г.Ягода. Показания на своих коллег по заговору примерно через месяц после своего ареста стали давать арестованные работники НКВД Гай и Прокофьев.

22 мая был арестован Тухачевский и председатель центрального совета ОСОАВИАХИМа комкор Р.П.Эйдеман. Через три дня после своего ареста Тухачевский стал давать признательные показания. В книге Н.А.Зеньковича «Маршалы и генсеки» опубликованы показания Тухачевского, написанные им во внутренней тюрьме НКВД (Опубликовано: Военно-исторический журнал. 1991. № 8. С. 44- 53. № 9. С. 55-63). Он писал, что переворот первоначально планировался на декабрь 1934 года. Но его пришлось отложить из-за убийства Кирова.
Заговорщики испугались взрыва народного негодования. Р.Баландин и С.Миронов не исключают и того, что после 1 декабря 1934 года «была усилена охрана руководителей государства».

24 мая Сталин за своей подписью направил членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б) для голосования опросом документ, в котором говорилось: «На основании данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Рудзутака и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Тухачевского в антисоветском троцкистско-правом заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии, Политбюро ЦК ВКП(б) ставит на голосование предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в нар-комвнудел». В тот же день кандидат в члены Политбюро и заместитель председателя Совнаркома СССР Я.Э.Рудзутак был арестован. Примерно в это же время был арестован бывший полпред СССР в Турции Л.К.Карахан. Последовали другие аресты. 11 июня М.И.Тухачевский, И.П.Уборевич, И.Э.Якир, Б.М.Фельдман, Р.П.Эйдеман, А.И.Корк, В.К.Путна и В.М.Примаков предстали перед судом Военной коллегии Верховного суда СССР. В тот же день был вынесен приговор.

Сталин категорически отказывался объяснять действия заговорщиков их идейно-политическими убеждениями. Как и на февральско-мартовском пленуме, Сталин отвергал огульное осуждение людей за их былую приверженность к троцкизму. Сталин отверг и объяснение участия в заговоре ряда лиц их «классово чуждым» происхождением. Он заявлял: «Говорят, Тухачевский - помещик... Такой подход, товарищи, ничего не решает... Ленин был дворянского происхождения... Энгельс был сын фабриканта - непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса... Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего... Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социологической наукой» (Сталин И.В. Сочинения в 16 томах. Том 14. Выступление на расширенном заседании Военного совета при Наркоме обороны 2 июня 1937 года (неправленая стенограмма)..

Отметая те обвинения, которые могли бы стать основой для развязывания репрессий по идейному или классовому признаку и тем самым дестабилизировать советское общество, Сталин в то же время подчеркивал, что в СССР нет условий для массового недовольства существующим строем и политикой правительства.

Сталин говорил: «Вот мы человек 300-400 арестовали. Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?». Сталин утверждал, что завербовать могли лишь «малостойких людей». Казалось, он размышлял вслух: «Я думаю, что они действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда его не выдвигают».

Сталин говорил: «Если бы прочитали план, как они хотели захватить Кремль... Начали с малого - с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках... Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже с нами. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон, и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело реальное, как тут не завербоваться? Оказалось, дело не такое уж реальное. Но эти слабые люди рассуждали именно так: как бы, черт побери, не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели» (И.Сталин, там же).

Исходя из того, что ядро заговора малочисленно, а в него вовлекались лишь немногие малостойкие люди, Сталин призывал ограничить масштабы репрессий: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем - простить их».

Совершенно очевидно, что военно-политический заговор, в котором участвовали видные деятели Красной Армии, был реальностью. В то же время ясно, что в ходе его разоблачения Сталин и его окружение стремились ограничиться на первых порах понижением по должности видных военных деятелей, а после ареста 300-400 военных деятелей не расширять круг арестованных, даже если имелись люди, вовлеченные в заговор (См. О.Козинкин. "Заговор Тухачевского" - перспективы и последствия). Эти обстоятельства опровергают миф о том, что обвинения о заговоре военных деятелей были лишь следствием слепого доверия Сталина гитлеровской фальшивке или его стремления расправиться с неугодными ему военачальниками.

Реабилитированы Хрущевым после XX съезда КПСС:
- в 1955 году: Гамарник Я.Б. (еще до ХХ съезда);
- в 1956 году: Егоров А.И., Медведев М.Е., Блюхер В.К.;
- в 1957 году: Тухачевский М.И., Фельдман Б.М., Корк А.И., Путна В.К., Петерсон Р.А., Эйдеман Р.П., Уборевич И.П., Примаков В.М., Якир И.Э.

Очень интересно, что если о том, как «разматывалось» каждое дело в 30-х годах прошлого века, какие предъявлялись обвинения, как шел процесс, известно сейчас достаточно много (причем в том числе и из документов, тогда же и опубликованных), то вот о том, как проводилась хрущевская реабилитация (как, впрочем, и горбачевская, и ельцинская), неизвестно почти ничего. Между тем если Сталин хотя бы предпринимал шаги по укреплению законности, то специфический стиль понимания законов хрущевскими прокурорами и судьями не лезет ни в какие ворота. Разное, конечно, творилось в 1937-1939 годах, но вот такого надругательства над всеми и всяческими законами, такого пренебрежения всеми правилами ведения следствия и суда… Разве что в 1918 году бывало нечто подобное, и то не в ВЧК, а полевых ревтрибуналах (См. книгу А. Сухомлинова «Кто вы, Лаврентий Берия?»).

Сколько перьев истерто по поводу репрессий, а вот нюансами реабилитации, кажется, никто толком до сих пор не занимался. Странная аберрация зрения: почему-то считается, что осуждение из конъюнктурных соображений в 1937 году могло быть, а вот реабилитация по тем же причинам в 1956 – ну что вы, никогда, да ни при каких обстоятельствах!

Между тем Никите Сергеевичу очень надо было внести свое имя в историю, а что может быть удобней, чем вернуться к столь знаменитому человеку, каким был расстрелянный маршал Тухачевский и его соучастники?

И вот что любопытно: во всех публикациях, посвященных реабилитации, практически никакой конкретики не имеется. В «Заключении» главной военной прокуратуры говорится: «приговор по данному делу был вынесен только на основании показаний, данных осужденными на предварительном следствии и суде и не подтвержденных никакими другими объективными данными». И потом сплошь и рядом перепевалась одна и та же тема: отсутствие вещественных доказательств. Может быть, кто-нибудь объяснит, какие в этом случае могли быть вещественные доказательства? Списки заговорщиков, потерянные в казино? Дневник Ягоды с описанием каждого шага? Заготовленные заранее манифесты в сейфе Тухачевского?
Ну, простите, не получилось – тупые русские генералы и маршалы к 1937 году таким изысканным штукам у немцев научиться не сумели… Азия-с…

Из всех материалов, посвященных реабилитации, можно вытащить разве что информацию о проверке, в ходе которой было «установлено, что дело сфальсифицировано», а «показания были получены преступными методами». При этом материалы самой проверки отчего-то берегут сильнее, чем пресловутый оперативный план какой-нибудь крупной военной операции.

Хотелось бы добавить к сказанному следующее. Тухачевский (лично он, и в бытность нахождения на должности замнаркома по вооружению, да и ранее на должности начальника Генштаба) предлагал наводнить Армию «бронетракторами» – навешать на колхозные трактора «броню» и поставить пулемет (за что и прозван был в генеральской среде «механизатором»). Он же закрыл минометное КБ Шавырина, мешал внедрению в Красной Армии пушек Грабина (что выиграли войну), при нем его подельник Алкснис всячески мешал принятию в 1933 году в ВВС истребителя И-16. Его ученик Павлов уже в 1940 году тормозил принятие на вооружение танка Т-34… Но никакой оппозиции Сталину и никаких «заговоров военных» в СССР не было и быть не могло!!! Это всё Сталин паранойей страдал!

Конечно же Тухачевский и его подельники не были недоумками, предлагая на вооружение те же «радиоуправляемые танки» и прочие «новаторские идеи» и тратя на них государственные средства. Просто это самый простой способ угробить и Армию и страну – саботировать принятие на вооружение нужных и толковых образцов, и принимать, или всякий хлам, или долго и упорно возиться с «перспективными» видами типа «газодинамических орудий Курчевского» (все орудия были только макетными образцами, к полевым испытаниям они не предъявлялись), или «ПТР Рукавишникова» (расчет четыре человека, очень большой вес), тратя на доводку этих образцов время и деньги, а потом списывая их в металлолом. Ту же «Катюшу» («БМ-13/16») при маршале Кулике, начальнике ГАУ и заместителе наркома обороны по вооружению, целый год, уже в 1940 году, «не могли» изготовить для войсковых испытаний – аж целых 5 машин! Ну так за это (в том числе) Кулик сначала из маршалов в генерал-майоры сподобился, а потом и к стенке встал в 1950 году.

Зато при Тухачевском напринимали на вооружение английские и американские легкие танки, сделав их «основными» в РККА. А в 1941 году наши танкисты на себе убедились насколько «крепка наша броня» и чего стоит «защита» этих танков, когда их «броня» пробивалась любым крупнокалиберным пулеметом, не говоря уже о штатной 37 мм противотанковой пушке вермахта, которую Германия приняла на вооружение ещё в начале 1930-х годов. Были в РККА и «средние» танки Т-28, аж целых 600 штук, и даже 56 штук «тяжелых» Т-35. Правда бронирование у них было такое же как и у легких танков БТ и Т-26 (только на лобовую броню средних и тяжелых ставили дополнительные бронеплиты).

Тот же Поликарпов на смену своему И-16 уже к концу 1940 года разработал и изготовил новый истребитель И-185, с характеристиками покруче чем у Ла-7 и прочих ФВ-190, появившихся только в 1943 году. По крайней мере на тот момент, к 1941 году, в мире не было подобных машин. Но конкретные, будущие «жертвы репрессий», из числа сохранившихся поклонников-сторонников Тухачевского, принятие этого самолета на вооружение в ВВС срывали. Как пытались остановить производство и принятие на вооружение в 1940 году того же Т-34. Но потом с их слов нам рассказывали, что всем им Сталин мешал.

Сами маршалы, арестованные в первую очередь, не представляли из себя ничего значимого на самом деле. Никто из них (за исключением, пожалуй Уборевича) не блистал полководческими талантами и большими теоретическими знаниями в военной сфере в силу своей воинской карьеры, служебной деятельности и прочих фактов биографии (См. К.Симонов "Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В.Сталине". М., АПН, 1989). Но эти «полководцы» потянули за собой сотни и тысячи старших командиров с тех самых бригад, дивизий и полков – своих непосредственных подчиненных, которые были связаны с этими несостоявшимися «подпольщиками-путчистами» по роду службы. К примеру, арестовали одного маршала. В НКВД начинают задавать обычные в этих случаях вопросы о его «связях» с другими офицерами по этому делу и проводить тому подобные рутинные мероприятия.

И вот тут начинается проявление человеческой подлости, столь распространенное во времена «сталинских репрессий» в среде нашей «элиты». Арестованный начинает привязывать к «своему делу» всех кого можно, оговаривая десятки, а то и сотни своих знакомых-сослуживцев. При этом он считает себя чуть не героем. Задается стандартный вопрос следователя: «С кем вы обсуждали своё недовольство «политикой партии», «существующего режима»? И «герой» тут же начинает перечислять всех с кем он вообще служит и мог болтать в курилке, или за столом на подобные темы. В силу своих обязанностей, следователь обязан допросить всех, кого назвал в своих показаниях допрашиваемый. И таким образом в машину следствия, чисто механически, втягиваются десятки и сотни совершенно посторонних и никому не нужных (особенно НКВД) людей. Машина следствия работает, люди допрашиваются, а кто-то намеренно оговаривается и арестовывается.

Задержимся несколько подробнее на теме «доносов».

Обычные граждане (кроме «профессиональных кляузников», писавших в различные инстанции ещё с царских времен), писали не доносы друг на дружку (о чем нам втирали все эти годы «разоблачители сталинизма»), а жалобы в различные инстанции прежде всего на своих чиновников-начальничков на местах, мешавших людям жить и не выполняющих свои должностные обязанности. И власть, похоже, реагировала на эти «жалобы трудящихся». А вот доносы как таковые (как желание нагадить соседу), появились к середине 30-х. И вот тут наша интеллигенция была впереди всех, – сажали и оговаривали десятки и сотни невинных за раз. И «замечательный» пример – дело Тухачевского.

Ведь по самому военному «заговору маршалов», что собирались 12 мая 1937 года провести переворот, было арестовано с десяток маршалов с сомнительной полководческой репутацией. А вот дальше заговорщики стали называть десятки фамилий своих подельников-подчиненных, которые наверняка были замешаны в заговоре, а уже те в свою очередь (2-й и 3-й эшелоны заговора) – стали тянуть за собой, а то и просто оговаривать, сотни и тысячи офицеров, которые к заговору как таковому никакого отношения наверняка не имели. По этим показаниям-доносам было арестовано и уволено из Красной Армии уже несколько тысяч офицеров (Рокоссовский и Горбатов – ещё самые известные среди них). Но по «делу Тухачевского» также арестовывались и конструкторы вооружений, и разработчики новейших и перспективных видов оружия – тот же Королев в ракетной техники, посаженный по доносу именно своих старших начальников, проходящих по делу о «заговоре маршалов».

И таких были тысячи – невинных. И эти тысячи, после разбирательства были возвращены в Армию, или в свои КБ. Но для этого требовалось время. И их сажали не Сталин со товарищи. Их сажали свои же «сослуживцы», хитроумно считавшие, что чем больше они оговорят невинных – тем легче будет им сами выкрутиться. Или это были оговаривавшие из ненависти к государственному строю в России, к Сталину лично, лишившего их надежды дорваться самим до власти в СССР-России. Ну, а потом, эту свою человеческую подлость эти «жертвы репрессии» стали вешать на весь народ, мол, это народ в России-СССР такой – только и может, что доносы строчить друг на дружку…

После раскрытия заговора и последующими за ними арестами и расстрелами (около 4,5 тысяч арестованных и из них – 1,6 тысяч расстрелянных, при примерно 400 тысяч офицерах в РККА в то время) командиров высокого уровня, на смену заговорщикам пришли такие же командиры в высоких званиях и с таким же образованием. А то, что в некоторых частях действительно назначались на должности старших офицеров – младшие, то это происходило прежде всего от того, что Армия начиная с 1940 года стала резко увеличиваться в общей численности и количестве частей. В преддверии Войны Армия выросла с полутора миллионов до пяти с половиной, что также увеличило и количество командирских должностей в Армии перед Войной.

Были ли у заговора Тухачевского и его подельников перспективы на успех? Слабые, но были. Хоть Тухачевский и его команда и не имели бы особой поддержки в народе, т.к. стали бы сворачивать реформы Сталина, все же имеющие поддержку в стране, но иногда главное в таких случаях - «поддержка» из-за границы. Достаточно было бы Германии без Гитлера признать легитимность режима военных в России и проблема отпала бы сама собой. В конце концов, положение Сталина в 37-м ещё не было таким уж устойчивым и сильным, как это было перед самой войной и уж тем более после Победы - так что шанс у Тухачевского в 37-м конечно же был. А вот последствия провала заговора оказались для России кровавыми в любом случае, как могли быть кровавыми и последствия возможного успеха переворота и захвата Власти. И последствия вполне возможного «успеха» переворота могли бы оказаться для России ещё более кровавыми и страшными.

Провал неудавшегося «военного переворота Маршалов» в СССР в итоге привел к Мюнхену, к сдаче Гитлеру (в лице Англии и стоящей за нею США) всей Европы, вооружению Гитлера арсеналом всей Европы, выход того на общую границу с Россией-СССР и развязыванию второй Мировой Войны.

Успех же заговора Тухачевского мог привести к ещё более глобальной мировой войне Евразии против англосакского мира и США, и возможно с применением ракетно-ядерных технологий и реактивной авиации. А вот если бы вообще никакого заговора и попыток переворота не было бы (как Сталин в начале 1930-х радовался, мол, как хорошо, что Тухачевский не враг), то вот тут точно была большая вероятность того, что Второй мировой войны в 20 веке могло и не быть.

Примечание: Использованы данные из книги Ю.Емельянова «10 мифов о 1937 годе»

За 10 дней до суда над Тухачевским и его подельниками, 2 июня 1937 года, Сталин выступает на расширенном заседании Военного совета, имея в руках материалы следствия. Он называет 13 человек – руководителей заговора. Это Троцкий, Рыков, Бухарин, Енукидзе, Карахан, Рудзутак, Ягода, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Он говорил: «Если бы вы прочитали план, как они хотели захватить Кремль… Начали с малого – с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках… Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами. Московский округ, Корк и Горбачёв тоже с нами. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука – и ты окажешься на мели». Сталин политик. Он говорит осторожно, адаптируя свое выступление так, чтобы его поняли как надо. Но что он имел в виду?

Еще в 1925 году на квартире у старшего брата Куйбышева собрались военные. Был Фрунзе. Был Тухачевский. И к ним туда запросто заглянул Сталин. Тухачевский, которому было тогда 32 года, задавал тон общей беседе, напирая на то, что сотрудничество с немцами – дело опасное. Сталин, решивший поддержать разговор, спросил: «А что плохого, что немцы к нам ездят? Ведь наши тоже ездят туда». На что Тухачевский холодно бросил: «Вы человек штатский. Вам это понять трудно». Старший Куйбышев поспешил перевести разговор на другое.

Нетрудно увидеть, что вчерашний юнкер Александровского училища вел себя в присутствии двух выдающихся революционеров и государственных деятелей, мягко говоря, некорректно и невоспитанно. Ясно также, что это делалось преднамеренно, и ясно, для чьего одобрения. Портреты председателя Реввоенсовета Л.Д.Троцкого тогда еще висели в помещении штабов и управлений всех степеней. Карьера Тухачевского не пострадала. Он стал со временем самым молодым маршалом. Но ему этого было мало, и он этого скрыть не мог. Мнение о Тухачевском как о беспринципном карьеристе было всеобщим как в стране, так и в эмиграции.

Первым сделал Тухачевского «заговорщиком» Дзержинский. Знаменитая игра с эмиграцией – операция «Трест» – отвела Тухачевскому роль главного руководителя военным заговором. Эта легенда всеми была воспринята как вполне правдоподобная. Ему это, видимо, нравилось. Молодой маршал был легкомысленным. Он с удовольствием исполнял роль красавца и героя-любовника, не обращая внимания на то, что среди его фавориток агентов НКВД было «пруд пруди».
Он не кончал Академии Генштаба, что не укладывается в голове любого серьезного человека, рассматривающего его как крупного военачальника, но писал много статей о военной стратегии в эпоху революции – сам учил всех остальных теории военного искусства, хотя до своего головокружительного взлета не командовал даже ротой. Еще он увлекался музыкой и собственноручно изготовлял скрипки. Короче говоря, это была выдающаяся личность. По крайней мере эта личность была у всех на устах. Сталин такими людьми не швырялся, но, разумеется, слепо доверять ему он не мог. Тем более что на молодого военачальника уже с начала 30-х годов было множество показаний о его неблагонадежности. Увидеть, что это «чужой среди своих», таким людям, как Сталин, Ворошилов, Буденный, Киров, Молотов, Каганович, было очень легко.

Но был среди этой команды у Тухачевского и друг. Это душа-человек Серго Орджоникидзе. Тухачевский умел найти ключики к простому сердцу. Тухачевский даже предлагал сделать Орджоникидзе военным наркомом вместо Ворошилова. Вот такая непосредственность выдающейся личности. Ясно одно: задолго до упомянутого выступления на расширенном заседании Военного совета Сталину неоднократно приходилось задумываться: кто вы, мой самый молодой маршал?

Но к Тухачевскому приглядывался не один Сталин. В 1927 году в политической борьбе были разгромлены троцкисты, которые считали, что Сталин неправильно руководит пар-тией и страной (много бюрократизма и мало демократизма). Говоря проще, им не нравились диктаторские методы руководства Сталина, т.е. их собственные методы, примененные к ним самим.
В 1929 году в лагерь разгромленных противников генеральной линии переместилась группа Бухарина и его сторонников. У них были свои весомые аргументы. Сталин, мол, отказался от ленинского курса на НЭП и взял на вооружение «троцкистскую политику военно-феодальной эксплуатации крестьянства и беспрецедентных темпов индустриализации». За этим последовала коллективизация с ее ужасами, которую многим военным – выходцам из крестьян – понять и принять было трудно.
Сопротивление крестьянства было неорганизованным, стихийным, а выступления разрозненными. Эмиграция попыталась взять организацию крестьянских выступлений на себя и возобновить Гражданскую войну. Руководитель российского общевойскового союза (РОВС) генерал Кутепов дал поручение группе штабных офицеров разработать план организации вооруженной борьбы на территории СССР к весне 1930 года. Планировалось забросить из-за границы 50 специально подготовленных офицеров для руководства военными действиями. Иностранный отдел ОГПУ организовал в январе 1930 года похищение Кутепова. Агентура РОВС внутри страны была искоренена. Одновременно была проведена операция «Весна», суть которой заключалась в чистке офицеров и генералов царской армии, находящихся на службе в РККА.

И внутри партии были выступления недовольных сталинской политикой (Рютин, Сырцов, Ломинадзе). Хотя эти люди выступали открыто и держались принципиально, трудно исключить, что в их поведении были и честолюбивые мотивы. Но главное заключалось в том, что партия уже приняла свои решения на пленумах и съездах, и они совершали определенное политическое преступление, навязывая повторную дискуссию. А это было запрещено решением Х съезда. Было множество и таких, которые не высказывались открыто.

Недовольным было трудно и почти невозможно представить, что Сталин сможет проводить независимую внешнюю политику в таком грозном окружении, что он сможет создать могущественные вооруженные силы своего времени и, вступив в схватку с самой мощной сухопутной армией мира, опирающейся на ресурсы практически всей континентальной Европы, выстоит и победит.
То была самая таинственная минута в жизни нации. Романтики коммунизма, теоретики марксизма, полководцы, овеянные славой побед в Гражданской войне, вся большевистская элита оказывала сопротивление этому не похожему на них вождю. Они ведь понимали, что в сравнении с битвой гигантов мировой войны их война была доблестной, но несколько упрощенной, и даже утрированной, с дефицитами боеприпасов и продовольствия, с неустойчивыми и подвижными линиями фронтов, с дезорганизованными тылами и отсутствующими резервами. Они помнили, как при подготовке польского похода умный штабист Лебедев их предупреждал: «Европа нам насыплет». Без Ленина они переставали быть настоящими «ленинцами», теряли главные компоненты своих достоинств революционеров и становились самими собой («реалистами» и скептиками). Оказавшись вне поля ленинского интеллекта и задумываясь своим умом, они уже не верили в возможность для России превращения в современную военную державу, а следовательно, в возможность для нее самостоятельной политики и самостоятельной судьбы.

А он, бывший уже тогда на фронтах Гражданской войны «непревзойденным мастером», как заметит впоследствии Черчилль, «находить выход из безвыходных положений», нет, не верил, а знал, где проложить единственный путь возрождения России, и вел народ, который шел за ним, чуждый умникам, его ненавидящим. И народ понимал, что именно Сталин, как полагалось коммунисту, несет свой крест во имя его интересов и не перед чем, как и полагалось революционеру, в той «борьбе роковой» не остановится. Народ и сейчас понимает: как только начинается очередная блудливая кампания против Ленина или Сталина – это значит, что готовится очередной обман и ограбление, очередной виток разрушения России.

Примерно в то время, в начале 30-х годов, оригинальный автор – национал-большевик Дмитриевский бежал за границу и там опубликовал книгу «Сталин – предтеча национальной революции», в которой пишет: «Кажется невероятным, но это факт: карикатурное представление о Сталине за границей создалось, главным образом, под влиянием разных дипломатических и торговых представителей Советской власти. Иностранцы, люди дела, понимающие значение сильной личности в истории, часто спрашивали их в интимных разговорах: скажите, что такое Сталин? И обычно получали в ответ: Сталин? Грязный, грубый беспринципный делец, рассеявший весь цвет интеллигенции нашей партии и опирающийся на таких же темных и грязных людей, как он сам… Рано или поздно жизнь приходит со своими аргументами – на смену легенде создает реальное представление о людях и вещах. Сталина, как и людей, сейчас его окружающих, надо знать такими, как они есть, со всеми их недостатками, но и со всей их силой. Ибо только так можно объяснить историю нашего настоящего и только так можно ориентироваться на сложных путях будущего… Путь, казавшийся в России вначале путем абстрактной международной пролетарской революции, оказался в конце концов революцией русской: имеющей, правда, как всякая великая революция, мировые задачи и мировое влияние, но в основе своей являющейся национальной. И люди, которые в начале искренне считали себя только коммунистами, стали сейчас национал-коммунистами, а многие из них стоят уже на пороге чистого русского национализма.

Истекший год принес много изменений в самой России, и в частности в ее правящих ныне слоях. Год назад у верхушки власти все кишело червями термидорианского перерождения, людьми «болота». Казалось: они господа положения, они ведут. Они оказались сейчас в подавляющем большинстве выброшенными за борт самим Сталиным. Наверх поднимаются все в большем количестве люди народа. Они несут с собой наверх большой у одних еще неосознанный, у других уже осознанный национализм. Национализмом является окончательно победившая там идея «социализма в одной стране». Национализм – «индустриализация». Национализм – все чаще звучащее утверждение: у нас есть свое отечество, и мы будем его защищать. Национализм – все чаще появляющееся именно там сравнение нашей эпохи с эпохой Петра Великого, что, безусловно, верно, с той только разницей, что масштабы нашей эпохи больше, и в деле революционного преобразования России принимают участие гораздо более широкие, чем тогда, народные слои».

Эта книга была впервые издана в 1931 году в Берлине. Автор, хоть и защищает Сталина, но имеет свои убеждения, которых Сталин официально не разделяет, но, как утверждает Дмитриевский, на деле реализует, по той простой причине, что революции движутся народными массами, а вожди только улавливают вектор этих устремлений. Анализ Дмитриевского, который хорошо знал вождей революции лично, который являлся живым свидетелем той революции, показывает социальную расстановку сил в разыгравшейся борьбе. Легко увидеть, что по мере того, как революция принимала народный характер (Дмитриевский в силу своего специфического мировоззрения понимает это как национализм), все очевиднее вчерашние революционеры превращались в антинародных контрреволюционеров, как это было с жирондистами, «болотом», термидорианцами французской революции. В этом водовороте событий Сталин и его соратники становились на вершине политических схваток все более одинокими, как в свое время Робеспьер, которому Сен-Жюст подсказывал, что руководить дальнейшим развитием народной революции можно, только установив личную диктатуру.
Робеспьеру установить диктатуру помешали демократические предрассудки. Эта роль досталась Наполеону Бонапарту, который любил повторять: «Я вышел из недр народа. Я вам не какой-нибудь Людовик XVI». Сталин мог утверждать то же самое и с большим основанием. Нашим современникам легко уловить контрреволюционный дух сил, противостоящих Сталину, т.к. он неизменно возрождался – сначала на апрельском пленуме 1953 года в антисталинском выступлении Берии, которое готовил Поспелов, затем в докладе Хрущёва на ХХ съезде, который готовил тот же Поспелов и который насыщен аргументами и фактами, взятыми из зарубежной прессы, не имеющими под собой никакой основы и насквозь лживыми.

И совсем недавно, когда на волне «реформ» Горбачёва и Ельцина на голову нашего неподготовленного читателя вылился пол-ный ушат давно разоблаченных фальшивок, имевших в разное время хождение опять-таки на Западе, мы в полной мере погрузились в эту атмосферу контрреволюционной злобы и ненависти. В этот последний раз контрреволюция удалась, и ее цели, главная из которых – расчленение нашей страны в интересах чуждых нам геополитических сил, осуществились. А тогда был еще жив дух русской, первой в истории социалистической революции, направленной против поползновений меньшинства эксплуатировать большинство.
Находясь постоянно на подпольной работе в России и часто оказываясь в заключении, неприхотливый и почти нищий Сталин должен был пользоваться сочувствием простых русских людей, неизменно добрых к отверженным. С представителями элиты пар-тии у угловатого, говорящего с сильным грузинским акцентом, но проницательного и властного Сталина отношения всегда складывались тяжело, и он привык к неприязни этой среды, мало обращая на нее внимания. Но в этой атмосфере вражды и недоброжелательности один за другим погибают очень близкие ему люди: Надежда Алилуева – в 1932 году, Сергей Миронович Киров – в 1934 году, Серго Орджоникидзе – в 1936-м.
Сталин корил себя, что поздно спохватился (надо было обратить внимание на всепроникающий смрад контрреволюции «еще четыре года назад»).

Он не поверил в единоличную вину Николаева в убийстве Кирова. И Сталин понимал, что все надо взять в свои руки. Уже в феврале 1935 года Н.И.Ежов становится секретарем ЦК, а затем председателем КПК и начинает плотно курировать НКВД. Хотя Ягоде это понравиться не могло, отношение к нему лично было предельно корректным и доброжелательным. Первым, на кого обрушился Ежов, был Енукидзе, обвиненный – и, скорее всего, вполне справедливо – в моральном разложении. Говорили, будто именно Енукидзе был прототипом персонажа булгаковского произведения «Мастер и Маргарита», который требовал разоблачений и получил их в свой адрес. Сцена закончилась фривольной песенкой: «Его превосходительство любил домашних птиц и брал под покровительство хорошеньких девиц». Но дело было не только в моральном разложении Енукидзе. В ведении Енукидзе находилась охрана Кремля и служба того самого Петерсона, о котором Сталин говорил в своем выступлении на расширенном заседании Военного совета 2 июня 1937 года.

Зиновьев показал на следствии, что решение троцкистско-зиновьевского блока об убийстве Сталина было принято по настоянию троцкистов Смирнова, Мрачковского и Тер-Ваганяна, и у них имелась прямая директива на это от Троцкого. Участник троцкистско-зиновьевского блока Е.А.Драйцер признал, что такую директиву от Троцкого и он получил в 1934 году.
Подготовка к дворцовому перевороту происходила и в ведомстве Ягоды. Его замом Аграновым, начальником правительственной охраны Паукером, его замом Воловичем и капитаном Гинцелем в начале 1936 года была сформирована рота боевиков якобы для захвата Кремля и ареста Сталина.
Ходили слухи о государственном перевороте, намеченном на 1 мая 1936 года.
В марте 1935 года Енукидзе был освобожден от обязанностей секретаря ЦИК СССР, а в июне был выведен из состава ЦК ВКП(б) и исключен из партии.

Летом 1936 года были арестованы комдив Шмидт, зам. командующего Ленинградским ВО комкор Примаков (жена Примакова Лиля Брик была агентом НКВД и в отличие от других жен никогда не преследовалась), военный атташе в Великобритании комкор Путна. Все они были троцкистами.
В августе 1936-го года процесс над Зиновьевым, Каменевым, троцкистами Смирновым, Мрачковским, Тер-Ваганяном закончился смертными приговорами. Вышинский тут же сообщил о расследовании в отношении Томского, Рыкова, Бухарина, Угланова, Радека, Пятакова, Сокольникова и Серебрякова.
26 сентября 1936 года Ежов заменил Ягоду на посту руководителя НКВД.
18 февраля 1937 года покончил с собой С.Орджоникидзе. Был ли он причастен к заговору, не выяснено. Во всяком случае, за несколько дней до самоубийства Орджоникидзе в его квартире был произведен обыск. Два других видных члена команды Сталина Бубнов и Рудзутак тоже попали в число репрессированных. У следствия были материалы на Мерецкова (начальника штаба у Уборевича) и, более того, на Буденного и Тимошенко, но этих троих не тронули. Думается, они просто сами сообщили Сталину о заговоре. А Дыбенко, которого Коллонтай склоняла поступить так же, как Буденный и Тимошенко, такую возможность не использовал. Коллонтай даже организовала встречу на квартире Сталина, где они втроем вспоминали прошлое, пели украинские песни, но Дыбенко отмолчался. Прощаясь, Сталин усмехнулся: «Скажи-ка, Дыбенко, почему ты разошелся с Коллонтай? Очень большую глупость ты сделал, Дыбенко». Дыбенко, видимо, понял его буквально и не задумался, зачем его пригласили в гости (не песни же петь).

Умная Коллонтай не спасла близкого человека, хотя, конечно, поняла, какую именно «глупость» сделал Дыбенко. Не спасла она и другого Александра (Саньку) Шляпникова. Даже не пыталась. А Давида Канделаки – обаятельного, дружески к ней относившегося торгпреда в Швеции, а затем в Германии, она, скорее всего, сама погубила…Сталин спасал нашу Родину и жертвовал людьми порою, даже если этих людей приходилось с кровью вырывать из своего сердца. На кону была судьба страны… Это был знаменитый сталинский террор, но бессудных расстрелов не было. По приговорам троек были расстреляны сотни тысяч человек. Их главная вина была в том, что их политическая активность могла препятствовать морально-политическому единству страны перед смертельной схваткой. Кто из нас возьмется спасать Родину такими средствами? Кто из нас сумел бы тогда спасти ее любыми мыслимыми способами и победить? То было другое время, время гигантов.
Такие войны, как Первая и Вторая мировая, сами по себе безмерные преступления, и историческая вина лежит на тех, кто их готовит и развязывает. В последнем случае вина лежит на преступной политике Чемберлена и Гитлера. И все попытки возложить вину на руководство нашей страной есть циничная ложь.

Другой вид исторических преступлений – это эксплуатация большинства ради баснословного обогащения и развращения меньшинства, что неизбежно ведет к социальным катастрофам и революциям. Без учета этих главных моментов история превращается в запутанный клубок, в котором прав тот, в чьих руках СМИ, у кого крепче глотка. Ежовские чистки в НКВД были завершены в марте 1937 года. 3 апреля Ягода был арестован. Были арестованы Агранов, Паукер, Волович, Гинцель и др. Иные из сотрудников Ягоды покончили с собой. В мае начались аресты среди высшего комсостава. Были арестованы: командующий Приволжским ВО маршал М.Н.Тухачевский, начальник Управления кадров Красной Армии Б.М.Фельдман, председатель совета Осоавиахима Р.П.Эйдеман, начальник военной академии им. Фрунзе А.И.Корк, командующий Белорусским ВО И.П.Уборевич, командующий Ленинградским ВО И.Э.Якир. Начальник политического управления Красной Армии Я.Б.Гамарник покончил с собой. Сразу после ареста Тухачевского Вальтер Кривицкий (руководитель военной разведки в Европе, близко связанный с Троцким и Тухачевским) покинул СССР. Вскоре он перебежал на Запад.
Аресты верхушки военного командования происходили с 19 по 31 мая 1937 года. 11 июня был вынесен приговор. Подследственные давали признательные показания с первых допросов. Есть множество свидетельств о применении физического воздействия к подследственным того страшного времени. Но это вряд ли относится к тому молниеносному следствию, через которое прошли Тухачевский и его товарищи. Скорее всего, они давали показания в шоке, под воздействием сильного страха. Так Фельдман в запис-ке следователю Ушакову даже благодарит за печенье, фрукты и папиросы, которые получил. С избиениями это плохо вяжется. Материалы того следствия сейчас опубликованы, и при всей их противоречивости они создают цельную картину, которая выглядит следующим образом.
Все они признаются в участии в заговоре, и все признают руководителем заговора, начало которого относят на 1931–1932 гг., Тухачевского. Ближайшими соратниками Тухачевского являлись Гамарник, Уборевич, Фельдман и Корк.

Хотя Примаков и Путна были троцкистами, и следствие усиленно выявляло связь с Троцким, заговор выглядит ориентированным на правых. С правыми были связаны Ягода и тот же Енукидзе. Доводы Бухарина, Рыкова, Томского были близки основной массе военных. План захвата Кремля готовился с 1934 г. и намечался на 1936 г., «когда Гитлером будет завершена подготовка к войне». Главную роль здесь играли: М.Н.Тухачевский, Ю.Э.Якир, И.П.Уборевич, Я.Б.Гамарник, Н.Г.Егоров (командир училища кремлевских курсантов, находящегося на территории Кремля), Б.С.Горбачёв (замначальника московского гарнизона), А.Енукидзе, Р.А.Петерсон (комендант Кремля до 1935 г.), Паукер, Бубнов. Есть признания Тухачевского, что в организацию правых он был вовлечен еще в 1928 г. Енукидзе и с 1934 г. был лично связан с Бухариным, Ягодой, Караханом и др. За день до этого, 27 мая 1937 года, он признавался, что связь с правыми поддерживалась через Горбачёва и Петерсона, которые были связаны с Енукидзе, Ягодой, Бухариным и Рыковым. Корк утверждал на следствии: «Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении переворота в Кремле, Тухачевский мне заявил, что то, о чем я первоначально узнал от Енукидзе в июне 1931 года, т.е. о том, что правыми намечен контрреволюционный переворот в Кремле, опираясь на школу ВЦИК, что в это дело втянуты Петерсон, Горбачёв и Егоров, – Тухачевский мне подтвердил, что мы должны предусмотреть как первый шаг в конечном плане наших действий, – это переворот в Кремле». Тухачевский эти показания Корка отрицал, но как? Он заявил, что о подготовке «дворцового переворота» он узнал в 1934 году, и не от Корка, а от Горбачёва.
Уборевич утверждал, что так называемые заговорщицкие сборища у Тухачевского были просто посиделками с женами за чашкой чая. Он в то же время подтвердил, что антисоветские настроения у группы лиц, формирующихся вокруг Тухачевского, постоянно росли. Уборевич утверждал, что решающий разговор возник у него с Тухачевским в 1935 г. Тогда Тухачевский заявил, что на троцкистов и правых надо смотреть как на попутчиков, а в действительности он думает о своей личной диктатуре.
Так называемые заговорщики действовали крайне неряшливо и неорганизованно. Заговор их больше похож на чесание языками в кругу амбициозных, недовольных, но недостаточно искушенных для такого дела людей. Свою тоску по «свержению Сталина» наши «заговорщики» готовы были изливать перед всеми, кто готов был их слушать: перед офицерами рейхсвера, которые не оставались в долгу, поскольку сами думали о заговоре против Гитлера, перед женами и любовницами.

Сталину вся эта болтовня разгромленной оппозиции и политиканствующих военных была хорошо известна. Версия Шелленберга о том, что они с Гейдрихом с одобрения Гитлера передали (даже продали) через Бенеша информацию о заговоре Сталину, отрицалась компетентными людьми в Германии (Шпальке) и у нас (Судоплатовым). Есть мнение, что и сами мемуары Шелленберга – это одна из многих фальшивок Интеллидженс сервис, которые эта служба Британии постоянно практикует в качестве идеологических инструментов своей политики. Шелленберг мемуары написать не успел. Их написали за него уже после его смерти.

Наше представление о происходящем тогда подтверждается и самим ходом тех событий.
После развенчания незадачливого Енукидзе, замены Петерсона и установления контроля над Ягодой со стороны КПК обсуж-дения плана государственного переворота на время прекратились. Руководители заговора, уверенные, что СССР в военном отношении Германии противостоять не сможет, решили подождать начала войны. Тухачевский, по словам Уборевича, выдвинул в 1935 году новый вариант государственного переворота в виде военного мятежа, когда начнутся военные действия. Но после процесса над «параллельным центром» в январе 1937 г. Тухачевский начал торопить с государственным переворотом, заподозрив, и, видимо, не без основания, что Сталину все известно.
По версии А.Орлова (руководителя военной разведки в Испании, перебежавшего на запад), как ее излагает наиболее объективный исследователь этой истории Ю.В.Емельянов, события развивались следующим образом.

Некий работник НКВД Штейн якобы обнаруживает в архивах документы о связи Сталина с царской охранкой и отвозит их в Киев, где показывает главе НКВД Украины Балицкому, который знакомит с ними Якира и Косиора. В курсе дела зам. Балицкого Кацнельсон, который, будучи двоюродным братом Орлова, информирует его об этом деле в феврале 1937 года. Тем временем Якир ставит в известность Тухачевского, Гамарника и других участников заговора. Возникает план: убедить под каким-нибудь предлогом Ворошилова устроить конференцию по военным проблемам и собрать таким образом в Москве всех заговорщиков, объявить Сталина провокатором и арестовать. Но они опять начали тянуть и позволили Ежову в марте–апреле завершить чистки в НКВД. Оставался последний шанс 1 мая 1937 года…

Мог ли Сталин обойтись без кровопролитий? Думается, что мог. У него была возможность не дать заговорщикам совершить преступление. Он мог преследовать виновных и в уголовном порядке, и в порядке партийной дисциплины и не допустить развития событий до смертельно опасной черты.
Но стиль политики Сталина как раз в том и заключался, что он редко нападал первым, но готовился к стремительному и беспощадному контрнаступлению. Этот террор ему был необходим для установления своей беспрекословной диктатуры перед неизбежной военной схваткой.
Можно ли это ставить в упрек Сталину? При том положении вещей, конечно нет. В таких войнах, как наша Великая Отечественная или римская война с Ганнибалом, диктатура является оптимальной формой организации тотальной войны. Одно только надо иметь в виду: длительная диктатура отрицательно воздействует на общество и может иметь гибельные последствия. Наличие конструктивной оппозиции, равновесие политических и социальных сил есть необходимое условие стабильного и мирного развития.
Была ли та оппозиция конструктивной? Конечно нет. «Политические отбросы» в виде разгромленных левых и правых и политические дилетанты в виде военной клики, сформировавшейся вокруг барствующего Тухачевского, который надеялся избавиться после переворота от политических попутчиков, установить личную диктатуру, были скверной, если не гибельной альтернативой самоотверженному сталинскому руководству. Это руководство «для России было величайшим счастьем». Так оценил руководство Сталиным войной искушенный политик Черчилль. И если западная пресса подняла свой обычный шум по поводу «фальсификации процессов» и «невиновности обвиняемых», то трезвые политики на Западе эту точку зрения не разделяли. Соратник Рузвельта в области внешней политики Джозеф Девис назвал их «пятой колонной», высказав удовлетворение, что от них удалось избавиться до начала войны.

Так был ли все-таки заговор военных, связанный с троцкистами и правыми? Нынешняя официальная версия, изображающая осуж-денных честными и непорочными людьми, выглядит в свете того, что теперь стало известно, абсурдом, причем абсурдом, построенным на стремлении применить подходы современной юстиции, давшей полную свободу рук коррупции и криминалу, для критики революционной юстиции того сурового времени. Вся эта аргументация сводится к осуждению «сталинских репрессий», которые мотивируются «кровожадностью тирана». Это старо и неубедительно. Так готовилось общественное мнение и промывались мозги нашим людям десятки лет подряд.
Сейчас у Сталина появилось множество защитников. Можно сказать, что начался новый виток культа личности Сталина снизу. Многие авторы изображают Сталина защитником русского народа от еврейского засилья, спасителем русских национальных ценностей. Это упрощение. Роль Сталина нельзя сводить к русскому национализму. По глубине постановок политика Ленина и Сталина была политикой не ХIХ, как это понимается иногда патриотической интеллигенцией, а политикой ХХI века. Патриотизм, который прививался нации этой политикой, был много шире национализма и исключал шовинизм, как фактор унижающий нацию, но не возвышающий ее. Шовинизм присущ побитой и озлобленной нации. Он не подходит русской нации, которую легко представить обманутой, но невозможно представить побитой. Это была тщательно подобранная, тонкая, но сверхэффективная политика реализации национальной гордости. Именно в этот период произошла ассимиляция всех народов России с русским народом и превращение русского языка в язык, несущий общую культуру и формирующий единую национальную среду. Нация превращалась в монолит.
А в споре о Сталине позиция защиты выражена наиболее объективно писателями В.В.Карповым, Ю.В.Емельяновым, Ф.И.Чуевым. Они убедительно доказывают, что заговор имел место, но недостаточно убедительны в оценке репрессий. Факт репрессий и эксцессов, имевших место при их осуществлении, всегда смущает защитников Ленина, Сталина, Советской власти. Так были или не были массовые репрессии? Конечно, были. Были ли процессы 30-х годов актами правосудия? Конечно, не были. Это был единый и беспощадный революционный процесс во имя социальной справедливости, во имя установления личной диктатуры Сталина как безальтернативного политического решения ради спасения нашего народа и нашей страны от смертельно опасных угроз внешнеполитического и внутриполитического характера.

Есть известное веками правило, сформулированное Макиавелли: если элита противостоит народу, ее надо устранить и заменить элитой, преданной народу. А это есть не что иное, как политическая революция сверху. Если же устраняется элита, преданная народу в интересах элиты, противостоящей народу, то это есть политическая контрреволюция. Принимая такую логику, мы можем утверждать, что деградация правящей верхушки СССР, ее сползание на позиции противостояния народу было процессом тлеющей контрреволюции. А государственный переворот и сокрушение СССР Горбачёвым и Ельциным было актом типичной контрреволюции, направленной на порабощение собственного народа и беспрецедентное предательство национальных интересов.
Часто говорят, что, устранив военную элиту перед войной, Сталин существенно ослабил страну в военном отношении. Опыт войны этого не подтверждает. Гитлер после ряда поражений, понесенных от Красной Армии, сокрушался, что не совершил в армии чистку, аналогичную сталинской. Думается, что это он от безысходности. С утратой преемственности с рейхсвером, его традициями и духом, вермахт, оказавшийся в руках такого импровизатора и дилетанта, как Гитлер, вряд ли выиграл бы. В сущности, зверства, которые творил вермахт под руководством Гитлера, привели к гибели прославленной военной традиции и профессиональной гордости германской армии. Но Красная Армия военного времени, создателем которой был Сталин, безусловно, выиграла под его непререкаемым руководством.

Несостоятельные попытки приписать эту заслугу Жукову сейчас, когда многое о Жукове стало известно, выглядят нелепо, как нелепыми являются утверждения, что создание нашего ядерного и термоядерного оружия было заслугой Берии. И тот, и другой были, грубо говоря, талантливыми погоняльщиками. За что бы ни брался Сталин, чем бы он ни начинал заниматься вплотную, везде достигался потрясающий успех. Смена правящей элиты в результате «сталинских репрессий» была вершиной всех успехов. «На смену старым кадрам, – пишет Ю.В.Емельянов, – приходили руководители, которые, как правило, вступили в партию после 1917 года, зачастую во время «ленинского призыва». В отличие от старых кадров многие получили высшее образование, как правило техническое, и имели опыт руководящей работы на предприятиях и стройках пятилетки. Эти люди сформировались как руководители в период созидательного труда, а не Гражданской войны. Они еще не были испорчены властью, были ближе к народу, его чаяниям, его культуре». Но желая быть объективным, Емельянов недоумевает, зачем старую элиту не отправляли на пенсию, а, грубо говоря, стирали с лица земли. От ответа на этот вопрос уклонились и Молотов, и Каганович. Ответ, конечно, есть, но у кого повернется язык его озвучить?

Мы осмелимся только привести слова Марата: «Для отечества сделано мало, если не сделано все». Тогда страна жила по революционным законам. А это не в бане с девушками париться.
Новая сталинская элита и была его «волшебной палочкой». Это были люди редкой преданности делу и своей стране. Поразительно, как сумел Сталин воспитать этих коммунистов и интернационалистов в безграничной преданности и любви к своей Родине? Говорят, что они жили в страхе, что они были не свободны. Того страха, который парализует и сковывает людей, не было. Был другой страх – страх не оказаться на высоте тех задач, которые стояли перед страной. Это был долг всех и каждого ответственного работника следовать политике партии. За державу не было обид-но. За державу отвечали все.

Итак, они были преданы, и они были честны. Они были дис-циплинированны, самоотверженны, и каждый был на своем месте. Да, они были несвободны. Но это была несвобода воинов, т.е. несвобода чести. Вне всякого сомнения, эти люди были по большому счету счастливы. Это была элита великого поколения великой страны. Так они себя и ощущали. Но… это, увы, была элита, выдвинутая диктатором. Хотя ее положительное влияние сохранялось десятилетиями после смерти Сталина, способностью к самовоспроизводству она не обладала. И возлагать эту проблему на Сталина, скончавшегося полвека назад, нелогично. Это был бы культ личности наизнанку. Гораздо логичнее взять и использовать все положительное не только из зарубежного опыта, но из своего собственного опыта беспрецедентных успехов. Неважно, какую концепцию примет грядущее поколение наших вождей. Если оно будет так же самоотверженно любить свою страну и хранить ту же преданность и уважение к своему народу, оно найдет в конечном счете правильный путь.

Для нас нет смысла осуждать или защищать Сталина. Наша задача понять этот этап нашей революции, который неотделим от предшествующего ленинского этапа. Ностальгия по нашей революции, попытки пародировать политику Ленина или Сталина ни к чему не приведут, кроме фарса. Это уже история. Но открещиваться от революции, воссоздавшей нашу страну – глупость, которая не принесет ничего кроме новых несчастий. В то же время анализ процессов нашей революции в проекции на нынешнее время показывает: нам нужна власть, направленная против тех сил, которые противостоят национальным интересам. Ее можно реализовать, не доводя до революционной диктатуры, если дело не зайдет слишком далеко.

Но тогда, перед Второй мировой войной, надвигалась смерть, не знающая пощады. Все герои нашего рассказа рано или поздно пали. Революция, как известно, пожирает своих детей. Жизни тех из них, кто честно и бескорыстно служил своему народу, и тех бесчисленных праведников, которых они смогли повести за собой (а именно они оставили нам великую страну), заслуживают уважения потомков. Они заслуживают пафоса поминальных слов, которые 25 октября 1917 года потрясли летописца революций Джона Рида, когда на съезде Советов он услышал «грустную, но победную песнь, глубоко русскую и бесконечно трогательную»: «Настанет пора, и проснется народ, великий, могучий, свободный. Прощайте же, братья! Вы честно прошли свой доблестный путь благородный».

Георгий ЭЛЕВТЕРОВ

Михаил Тухачевский: жизнь и смерть «красного маршала» Соколов Борис Вадимович

Заговор Тухачевского: правда и миф

6 июня 1937 года в газетах появились выдержки из выступления главы столичных коммунистов Никиты Сергеевича Хрущева на московской областной партконференции. Рассказывая коммунистам области о том, что происходило на городской конференции, он с возмущением сообщил, что, хотя в горком «были избраны проверенные, преданные делу партии большевики… в состав ГК попал также троцкистский предатель, изменник Родины, враг народа Гамарник. Этот факт еще раз говорит о том, что враг подло маскируется».

Слушатели наверняка испытали глубочайшее потрясение. Ведь подло замаскировавшийся предатель и изменник Ян Борисович Гамарник не только носил высокое звание армейского комиссара I ранга и занимал пост начальника Политуправления Красной Армии, но и был членом ЦК партии. Впрочем, к тому моменту его уже не было в живых. 31 мая, при появлении в его квартире сотрудников НКВД, Гамарник, уже знавший об аресте Тухачевского и не сомневавшийся, что разделит его судьбу, нашел единственный способ избежать позорного суда и неминуемой казни - застрелился. Ни делегаты конференции, ни читатели «Правды» об этом еще не знали. Слова Хрущева стали первым упоминанием в печати о том, что вскоре станут именовать «военно-фашистским заговором». Всем стало ясно: в верхушке армии что-то происходит. Но вплоть до 11 июня население страны оставалось в неведении, что же именно. В этот день в газетах появилось сообщение в рубрике «В прокуратуре СССР» о деле «арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова и Путны», обвиненных «в нарушении воинского долга (присяги), измене Родине, измене народам СССР, измене РККА». Утверждалось, что «следственными материалами установлено участие обвиняемых, а также покончившего самоубийством Я. Б. Гамарника, в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам сведения о состоянии Красной Армии, пытались подготовить на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов. Все обвиняемые в предъявленных им обвинениях признали себя виновными полностью». Рассмотрение дела было объявлено на закрытом заседании Специального судебного присутствия Военной Коллегии Верховного Суда СССР в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года. Этот закон, принятый сразу после убийства Кирова, предусматривал ускоренное рассмотрение обвинений в терроризме и контрреволюции, без участия защиты и без права обжалования приговоров и прошения о помиловании, которые приводились в исполнение немедленно. Весь судебный процесс Тухачевского и его товарищей занял один день, 11 июня. Расстреляли их в ночь на 12-е и утром того же дня приговор обнародовали в газетах. Как тогда было принято, он получил единодушное одобрение рабочего класса, колхозного крестьянства и трудовой интеллигенции. Среди одобрявших были артисты Художественного театра Леонид Леонидов и Николай Хмелев, братья академики С. И. и Н. И. Вавиловы (одному из них через несколько лет суждена была смерть в тюрьме, а другому - президентство в Академии), писатели, «инженеры человеческих душ» - Александр Фадеев и Всеволод Вишневский, Алексей Толстой и Николай Тихонов, Михаил Шолохов и Леонид Леонов, Александр Серафимович и Антон Макаренко… Никаких материалов следствия и суда не публиковали вплоть до начала 60-х, но во второй половине 30-х интеллигенты, как и весь народ, знали, что органы не ошибаются, а думающий иначе рискует прямиком угодить в их цепкие лапы. Коллективное письмо мастеров культуры требовало «расстрела шпионов»: «Мы вместе с народом в едином порыве говорим - не дадим житья врагам Советского Союза». Прямо как у Булгакова: «Да, погиб, погиб… Но мы-то ведь живы». Правда, авторы писем и телеграмм еще не знали приговора, не знали, что опальные военачальники уже мертвы, но в приговоре не ошиблись, по тексту сообщения от 11 июня заключив, что Тухачевский и другие - народ уже мертвый, даже если поживут еще несколько часов или дней.

Когда же начался путь «красного маршала» к плахе? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вернуться на полтора десятилетия назад, в начало 20-х годов. Тогда имя Тухачевского было популярно не только среди бойцов и командиров Красной Армии, но и среди оказавшихся в эмиграции офицеров и политиков белого лагеря. Вот, например, любопытный документ - разведсводка обосновавшейся на Балканах Русской армии барона П. Н. Врангеля от 15 февраля 1922 года. Там, в частности, утверждалось: «Единственная среда в России, которая могла бы взять на себя активную роль в деле свержения Советской власти, это - командный состав Красной Армии, т. е. бывшие русские офицеры. Они представляют из себя касту, спаянную дисциплиной и общностью интересов; война и жизнь воспитали в них волю…» И тут же называется тот, с кем эмиграция связывает определенные надежды: «Лица, близко знавшие Тухачевского, указывают, что он человек выдающихся способностей и с большим административным и военным талантом. Но он не лишен некоторого честолюбия и, сознавая свою силу и авторитет, мнит себя русским Наполеоном. Даже, говорят, он во всём старается подражать Наполеону и постоянно читает его жизнеописание и историю. В дружеской беседе Тухачевский, когда его укоряли в коммунизме, не раз говорил: „Разве Наполеон не был якобинцем?..“ Молодому офицерству, типа Тухачевского и других, примерно до 40-летнего возраста, занимающему командные должности, не чужда мысль о единой военной диктатуре».

Здесь желаемое выдается за действительное. Подавляющее большинство служивших в Красной Армии бывших офицеров в тот момент не о перевороте помышляло, а о том, чтобы уцелеть, сохранить свою должность и паек (после окончания гражданской войны их уже начали увольнять в отставку, а кое-кого и репрессировать). Те, кто о перевороте помышлял, давно уже погибли или очутились за пределами России. Оставшиеся же думали уже только об устройстве собственной жизни, а не о свержении Советской власти. Руководители врангелевской армии, казалось бы, должны были задаться вопросом: почему же служащие красным бывшие поручики и штабс-капитаны, подполковники и генералы не использовали для переворота куда более благоприятное время гражданской войны, когда порой многие думали, что власть большевиков висит на волоске? Стоило задаться этим вопросом, и разведсводку, солидно озаглавленную «Комсостав и военспецы Красной Армии», следовало тотчас отправить в корзину для бумаг. Вместо этого неизвестный начальственный чин наложил на документ столь же солидную резолюцию: «Очень интересно». Что ж, как известно, надежда умирает последней.

И еще один преинтереснейший документ - протокол заседания Русского национального комитета в Финляндии от 29 февраля 1924 года, найденный солдатами Красной Армии на приграничной станции Райвола во время «незнаменитой» финской войны. Председательствовал на том заседании религиозный философ и историк церкви, кадет А. В. Карташев. Кроме него, присутствовало 17 человек, в том числе бывший лидер октябристов в Государственной Думе, промышленник А. И. Гучков, известные публицисты В. Л. Бурцев и Д. С. Пасманик, генералы Ю. Н. Данилов и П. Н. Шатилов (последний - начальник штаба врангелевской армии). Обсуждался вопрос о настроениях в России. Гучков поделился сведениями, полученными агентурным путем: «Утверждают, что раскол велик и непоправим, вне насильственного переворота выхода нет. Переворот возможен только военный, либо дворцовый, либо в более широком масштабе. Сама власть так слаба, что свержение ее неизбежно. На ее место водворится красная диктатура (как будто в 24-м году существовала какая-то „красная демократия“! - Б. С.). Типичной фигурой является Тухачевский, сидящий в Смоленске. По сведениям одного осведомленного немца, он пользуется большим обаянием в массах (после Тамбова и Кронштадта?! - Б. С.). Некоторое время тому назад он был взят под подозрение, вызван в Москву. Предполагалось дать ему почетный, но не влиятельный пост. Он отказался выехать по вызову. В Смоленске погромное настроение против коммунистов и евреев. В самом гарнизоне идет открытая агитация». Далее идет комментарий, принадлежащий, скорее всего, Гучкову: «Наиболее отвечающая жизненным интересам России - группа Рыков, Красин, Сокольников. Троцкий мог бы примкнуть к ним. Рыков - человек сильной воли». Не могу удержаться, чтобы, в свою очередь, не прокомментировать комментарий. Он по-своему уникален. Здесь переврано буквально всё. В одну группу объединены лица, в действительности принадлежащие к различным партийным фракциям. Анекдотично, что запойный алкоголик А. И. Рыков, несмотря на занимаемый высокий пост председателя Совнаркома, никогда не игравший самостоятельной политической роли, назван волевым человеком. А «примкнувший к Рыкову» Троцкий - это вообще нечто запредельное, лежащее за гранью реальности, даже как анекдот не воспринимающееся. Данный пассаж показывает подлинный уровень осведомленности и способности анализировать обстановку в России, свойственные мыслителям эмиграции. А также представителям иностранных разведок, поскольку, как явствует из сообщения Гучкова, он опирался, среди прочих, и на материалы немецкой разведки или МИДа: «В оценке немцами положения в России за последнее время произошла перемена. Раньше они верили в эволюцию. Теперь они считают если и не неизбежным, то вероятным военный переворот. Указывают также на Тухачевского. Они не берутся только предсказывать, кто придет на смену власти, судьба которой предрешена, признают также полный экономический крах Советской власти (до которого, как показал опыт истории, оставалось еще целых 57 лет. - Б. С.). По мере ослабления центра население смелеет».

Как видим, в германских кругах очень рано стали приглядываться к Тухачевскому как к потенциальному «красному Бонапарту». Нэп и начавшаяся внутрипартийная борьба за ленинское наследство между сторонниками Троцкого и Сталина породили и у немцев сомнения в прочности господства большевиков. И все-таки тот же Карташев нашел в себе силы в конце протокола сделать пессимистический, но верный вывод: «Центр власти еще очень силен, говорить о падении ее преждевременно. Даже Троцкий ей не опасен. Подозрительные элементы в армии уничтожены».

И снова информация к размышлению. В период с ноября 1921 года по апрель 1927 года органы ОГПУ проводили агентурную разработку под условным названием «Трест». Эта история хорошо знакома читателям по роману биографа Тухачевского Льва Никулина «Мертвая зыбь» и по многосерийной телеверсии этого произведения - «Операции „Трест“». Так вот, оказывается, и сам Михаил Николаевич был использован чекистами для прикрытия «Треста», хотя об этом даже не догадывался. Напомню суть разработанной ОГПУ комбинации. Было легендировано существование мощной подпольной «Монархической организации Центральной России», сокращенно МОЦР. С ее помощью чекисты установили связь с основными эмигрантскими центрами и выявили значительную часть их агентуры в СССР, а также на некоторое время фактически парализовали деятельность в России Русского общевоинского союза, в который в сентябре 24-го была преобразована Русская армия. Руководство РОВСа убедили, что все операции на Родине надо проводить по линии МОЦР, то есть, фактически, под контролем ОГПУ. А для придания организации большей солидности в глазах зарубежных партнеров было, среди прочих, использовано популярное имя Тухачевского.

В декабре 1922 года глава МОЦР, агент ОГПУ, инженер А. А. Якушев, потомственный дворянин кстати сказать, встретился в Берлине с председателем Высшего Монархического Совета H. Е. Марковым 2-м, бывшим в свое время одним из лидеров крайне правых в Государственной Думе. Он спросил Якушева, входят ли в МОЦР такие военачальники, как Тухачевский, С. С. Каменев, П. П. Лебедев и А. А. Брусилов. Александр Александрович, как он написал в адресованном на Лубянку донесении, с готовностью ответил: «Они не входят официально в организацию, но первые трое безусловно наши, а четвертый слишком состарился и не представляет ничего интересного». Позднее Михаила Николаевича сделали полноправным членом МОЦР. Как это произошло, изложил в составленном в 1931 году отчете об операции «Трест» сотрудник особого отдела ОГПУ Стырне: «Неоднократно нам из-за рубежа рекомендовали вовлечь в Трест Тухачевского. Особенно монархическая молодежь хотела видеть в нем русского Бонапарта, предполагая, что он только прикидывается коммунистом, в действительности же монархист. „Поддавшись“ этим настроениям, за границу было написано (стиль у чекиста еще тот - прямо чеховский: „Проезжая мимо станции, с меня слетела шляпа“. - Б. С.), что Тухачевского удалось привлечь в Трест. Там (не в „Тресте“, конечно же, а за границей. - Б. С.) это сообщение произвело эффект…»

В свете чекистских признаний остается гадать, отражают ли процитированные выше документы эмигрантских организаций исходящую от ОГПУ дезинформацию о Тухачевском-контрреволюционере или независимые от нее эмигрантские чаяния насчет «красного Бонапарта», на роль которого Михаил Николаевич казался наиболее подходящим претендентом. Ведь до эмиграции и без стараний чекистов могли дойти слухи о вполне реальных конфликтах Тухачевского с политработниками в Смоленске (скорее всего, эти слухи и отразились в докладе Гучкова на заседании Русского национального комитета). Кроме того, Тухачевский до определенного момента почти в точности повторял карьеру Наполеона, и офицерам-эмигрантам очень хотелось, чтобы он прошел путь «первого консула» и дальше, став могильщиком революции. Чекисты же учитывали тоску эмиграции по сильной антибольшевистской власти и охотно поставляли кандидатов в будущие диктаторы-монархисты. И, конечно, Дзержинский, Менжинский, Ягода и их соратники прекрасно понимали, что великий князь Николай Николаевич, тот же Марков 2-й и правая рука Врангеля генерал Кутепов (сам Врангель понял провокационную роль «Треста» с самого начала) скорее поверят в монархические чувства бывших царских генералов и офицеров, вроде H. М. Потапова, C. C. Каменева, Тухачевского или А. М. Зайончковского. Последнего сделали руководителем военного отдела «Треста», причем почтеннейший Андрей Медардович, хотя и состоял агентом-осведомителем ОГПУ, ни сном ни духом не подозревал, что чекистская фантазия вознесла его на столь высокий пост. Вместе с тем, руководители ОГПУ прекрасно понимали, что за границей никто бы не поверил, что к идеям реставрации монархии склонился луганский слесарь Клим Ворошилов или бывший земгусар, сиречь сотрудника Союза земств и городов, снабжавших в первую мировую войну русскую армию всем необходимым, Михаил Фрунзе (он же - Михайлов), царским судом приговоренный к смертной казни, а в большевистскую партию вступивший еще в 1904 году. Вот Тухачевский - другое дело. И биография наполеоновская, и дворянство столбовое, и внешность подходящая. Оговорюсь только, что часто приписываемая Михаилу Николаевичу надменность в выражении лица и подражание в самом облике Бонапарту имели абсолютно прозаическую причину, ничего общего не имевшую с «наполеоновским комплексом». Тухачевский страдал базедовой болезнью, отчего глаза у него были несколько навыкате, а шея прямая и возвышающаяся над воротником мундира. Лидия Норд свидетельствует: «Он не переносил, когда что-нибудь стягивало шею, - это его „душило“. Поэтому военные портные шили ему гимнастерки и френчи с более низким, чем полагалось по форме, вырезом у ворота. Недоброжелатели его утверждали, что это он делает ради того, чтобы „похвастаться красотой шеи“. Осталось и небольшое пучеглазие, становившееся более заметным, когда он долго и напряженно работал». Отсюда родилась легенда о «бонапартистской» внешности и манерах «красного маршала».

В конце 1923 или в начале 1924 года кто-то решил, что в операции «Трест» ОГПУ с Тухачевским, что называется, переборщило, и дал указание перестать использовать его в деле с МОЦР. От кого исходило это указание, не выяснено до сих пор. Не исключено, что это был глава военного ведомства Троцкий, опасавшийся, что имя одного из популярных полководцев будет скомпрометировано в эмигрантской печати вследствие утечки информации о его мнимых связях с монархистами, что, в свою очередь, ударит по престижу Красной Армии. Но чекисты вывели Тухачевского из игры довольно своеобразно. Об этом подробно написал Стырне: «Так как было признано неудобным „числить“ Тухачевского в составе „Треста“ и было получено распоряжение прекратить игру с его фамилией (если распоряжение действительно исходило от Троцкого, то понятно, почему Стырне в 31-м году не называет имени уже два года как высланного из страны бывшего председателя Реввоенсовета. - Б. С.), - пришлось для заграницы вывести его из состава „Треста“. Но это нужно было сделать постепенно. Мы писали, что руководитель „Треста“ Зайончковский (который в то время еще и не знал о том, что он состоит в какой-то контрреволюционной организации), вопреки постановлению политического совета, не допускает к практической деятельности Тухачевского и что на этой почве возник серьезный конфликт между Зайончковским и другими руководителями „Треста“, дело якобы дошло до того, что крупнейшие руководители „Треста“ вынуждены уйти в отставку и ждут замены. Этот маневр давал некоторую передышку, так как в роли ушедших, но еще не сдавших должности трестовские деятели могли некоторое время не проявлять особой деятельности. Работа организации временно заглохла». Через несколько недель МОЦР «оживили». Стырне по этому поводу писал следующее: «Было решено сообщить, что „конфликт“ улажен и Тухачевского оставили в покое. Париж разразился рядом писем, в которых излагал свое удовольствие по поводу ликвидации всех недоразумений».

Хотя в среде парижской эмиграции «Трест» опять предстал монолитным образованием, успешно преодолевшим внутренние трения, и чекисты благополучно ликвидировали ими же созданное «недоразумение», подобные «недоразумения» по отношению к Тухачевскому еще только начинались. Ведь какое впечатление должно было создаться у зарубежных монархистов: победитель Колчака и Деникина прямо-таки жаждет активной антисоветской работы, чтобы на практике доказать свою долго и тщательно скрываемую ненависть к большевикам, да вот только старый генерал Зайончковский его к делу не допускает. То ли излишне осторожничает, то ли видит в Тухачевском опасного конкурента, стремящегося возглавить армию новой, освобожденной от большевиков России или, чем черт не шутит, даже стать новым российским императором. Да, в очень двусмысленном положении оказался по милости Дзержинского Тухачевский в глазах парижской эмигрантской публики и связанных с нею разведок. Получалось, что теперь Тухачевский собирается бороться с Советской властью самостоятельно, без всяких там «Трестов»-МОЦРов. И не рискнуть ли послать к нему эмиссаров - вдруг что-нибудь путное выйдет?

У меня осталось стойкое ощущение, что работники ОГПУ загодя, еще в середине 20-х, готовили компромат на «социально чуждого» Тухачевского - авось пригодится, когда надо будет остановить слишком быстро шагающего вверх по ступенькам военной иерархии полководца.

А в эмиграции продолжали внимательно следить за Тухачевским. В октябре 1926-го агент ОГПУ Власов сообщил о своей встрече с Кутеповым, который «особенный интерес проявлял почему-то к т. Тухачевскому, спрашивал, не может ли быть он привлечен в ряды сторонников национального движения».

В апреле 1927 года одно из главных действующих лиц операции «Трест», агент ОГПУ Эдуард Оттович Опперпут (он же - Павел Иванович Селянинов, он же Стауниц, он же Касаткин - имен у этого авантюриста с темной биографией было не счесть) бежал в Финляндию и раскрыл хитроумную чекистскую комбинацию. После этого польская разведка весьма обстоятельно проверила только что полученный по линии МОЦР доклад Тухачевского на имя Председателя Реввоенсовета, датированный 19 марта 1927 года. И к концу 1928 года выяснила, что имеет дело с обыкновенной дезинформацией, призванной преувеличить боевую мощь Красной Армии. Все приведенные в докладе данные опровергались сведениями, полученными из других источников. Это обстоятельство еще раз убедило поляков, что неудачливый покоритель Варшавы верой и правдой служит большевикам и ни о каких монархических переворотах не помышляет. Вот только с РОВСом и другими эмигрантскими организациями Варшава своими выводами насчет Тухачевского делиться не стала: разведка - занятие деликатное, не терпящее излишней огласки.

И Кутепов продолжал надеяться, что Тухачевский рано или поздно станет «красным Бонапартом», поможет ветеранам белого движения водрузить двуглавые орлы на кремлевские башни. В июле 28-го он обсуждал с еще одним агентом ОГПУ, неким Поповым, возможность установления «твердой и сильной диктатуры» на переходный период от Советской республики к монархии и пытался выяснить, как в связи с этим «Внутренняя российская национальная организация» (еще один чекистский «Трест») оценивает Тухачевского. Ранее другому эмигранту, историку С. П. Мельгунову, Попов поведал, что ВНРО предполагает сделать Тухачевского диктатором. Но на этот раз Кутепову агент ответил осторожно: «Нами был намечен этот кандидат только потому, что в своих рядах мы не находили человека, пользующегося в армии и у населения такой популярностью и симпатией, как Тухачевский». А значительно раньше, в конце 1925 года, всё тот же Попов дурил мозги насчет Тухачевского другому генералу-эмигранту, В. В. Бискупскому, представлявшему тех монархистов, что поддерживали права на престол великого князя Кирилла Владимировича. В донесении агент писал: «…Когда я ему (Бискупскому. - Б. С.) несколькими мазками нарисовал Тухачевского как чистейшего бонапартиста, то он сказал, чтобы мы обещали ему, что государь (Кирилл Владимирович. - Б. С.) его назначит флигель-адъютантом, если он перейдет на нашу сторону в нужный момент, и вообще бы не скупились всяких наград лицам, нам нужным, если этим можно перетянуть их на свою сторону». Подозреваю, что агент тут немного ошибся, то ли из-за того, что писал рапорт в спешке, то ли из-за незнания придворной иерархии. Совершенно невероятно, чтобы от имени великого князя Бискупский обещал Тухачевскому за поддержку монархического переворота всего лишь флигель-адъютантство - почетное звание офицеров императорской свиты в чине не выше полковника. Эта награда годилась бы для гвардейского подпоручика, но никак не для того, кто являлся одним из руководителей Красной Армии и занимал должности генеральские, если не маршальские. Скорее всего, Бискупский тогда обещал Тухачевскому звание генерал-адъютанта, присваивавшееся состоявшим в свите полным генералам и генерал-лейтенантам. Хотя и этого в любом случае Михаилу Николаевичу показалось бы мало - он-то явно грезил о маршальском жезле.

Также и в Лондоне представители не существующего ВРНО должны были говорить эмигрантам, а также представителям британских политических кругов, что, «считаясь со свойствами характера, с популярностью, как в обществе, так особенно в армии, и с жизненной подготовкой», организация наметила на роль диктатора Тухачевского, «который, конечно, об этом не знает, но окружение его в этом случае… подготовлено в нужном направлении». Поэтому, заключали посланцы ВРНО: «У нас нет никаких сомнений, что в решительную минуту он будет с нами и во главе нас». Вроде бы Тухачевский и не предатель, но человек для Советской власти ненадежный - в решительную минуту возьмет и переметнется к белым.

ОГПУ, создав Тухачевскому довольно двусмысленную репутацию за границей, не оставляло его своими заботами и внутри страны. Еще в 1924 году на оперативный учет были взяты как «неблагонадежные» такие известные военачальники и военные теоретики из «бывших», как С. С. Каменев, И. И. Вацетис, Тухачевский, М. Д. Бонч-Бруевич (брат управляющего делами Совнаркома), А. А. Свечин, А. Е. Снесарев… Первое донесение не из-за границы, а с территории СССР о бонапартизме Тухачевского поступило от агента-осведомителя Овсянникова в декабре 1925 года. Там говорилось: «В настоящее время среди кадрового офицерства и генералитета наиболее выявилось 2 течения: монархическое… и бонапартистское, концентрация которого происходит вокруг М. Н. Тухачевского». Овсянников назвал ряд бывших царских офицеров, будто бы составлявших «кружок Тухачевского». Некоторых из этих офицеров ОГПУ завербовало, но ничего компрометирующего Михаила Николаевича они так и не смогли (или не захотели) сообщить.

Разрабатывала Тухачевского и старый проверенный агент Зайончковская, дочь умершего в 1926 году генерала. Она познакомилась с находившимся в Москве немецким журналистом Гербингом. Тот сообщил ей, в частности, что Тухачевский и С. С. Каменев, независимо друг от друга, работают на германский генштаб. Гербинг был известен своими связями с немецкой разведкой. Однако его свидетельства немного стоили. Дело в том, что еще в 1927 году Опперпут публично разоблачил Зайончковскую как агента ОГПУ. А о работе Тухачевского на германскую разведку Гербинг сообщил ей только в 1929 году. Немцы сознательно дезинформировали советскую сторону насчет Тухачевского. И на то у них были свои причины. Занимая высшие должности в РККА, Тухачевский играл далеко не последнюю роль в военном сотрудничестве СССР и Германии. В 1932 году он посетил маневры рейхсвера и несколько германских военных заводов, постоянно контактировал с приезжавшими в Москву немецкими генералами и офицерами. Однако у последних, несмотря на всю присущую Михаилу Николаевичу дипломатичность, осталось стойкое впечатление, что к Германии Тухачевский относится враждебно и видит в ней главного потенциального противника. Так, в 1931 году германский посол в СССР Г. фон Дирксен подчеркивал в одном из писем, что Тухачевский «далеко не является тем прямолинейным и симпатичным человеком, столь открыто выступавшим в пользу германской ориентации, каковым являлся Уборевич (предшественник Тухачевского на посту начальника вооружений РККА. - Б. С.). Он - скорее замкнут, умен, сдержан». Уборевич-то, «непревзойденный воспитатель войск», если воспользоваться жуковским определением, не скрывал своего восхищения германской армией. Он прямо написал в отчете о своем тринадцатимесячном пребывании в Германии в 1927–1928 годах в связи с учебой в военной академии: «Немцы являются для нас единственной пока отдушиной, через которую мы можем изучать достижения в военном деле за границей, притом у армии, в целом ряде вопросов имеющей весьма интересные достижения. Очень многому удалось поучиться, и многое еще остается нам у себя доделать, чтобы перейти на более совершенные способы боевой подготовки. Сейчас центр тяжести нам необходимо перенести на использование технических достижений немцев, главным образом в том смысле, чтобы у себя научиться строить и применять новейшие средства борьбы: танки, улучшения в авиации, противотанковые средства, средства связи и т. д… Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас…» Не случайно советник германского посольства в Москве фон Твардовски в письме от 25 сентября 1933 года советнику германского МИДа В. фон Типпельскирху, родному брату известного военного историка генерала К. фон Типпельскирха, вспоминая о приеме, устроенном Тухачевским с участием высокопоставленных советских военачальников, отметил, что там «был и наш друг Уборевич». Тухачевского, что показательно, другом Германии он не назвал. Также и германский генерал К. Шпальке, до начала 30-х являвшийся офицером связи рейхсвера при Красной Армии, в своих мемуарах подтверждает: «У Тухачевского, с его аристократической польской (скорее литовской. - Б. С.) кровью, можно было предполагать гораздо больше симпатий по отношению к Парижу, нежели Берлину, да и всем своим типом он больше соответствовал идеалу элегантного и остроумного офицера французского генштаба, чем солидного германского генштабиста. Он пошел на расхождение с Германией, был за войну с Германией на стороне западных держав».

Интересно, что письма Дирксена и Твардовски были перехвачены советской агентурой. Так что ОГПУ было в курсе, как в действительности немцы относятся к Тухачевскому.

Правда, и Михаилу Николаевичу приходилось расточать комплименты рейхсверу. Например, 13 мая 1933 года на приеме у Ворошилова в честь германской делегации во главе с начальником вооружений германской армии генералом В. фон Боккельбергом. Тогда Тухачевский напомнил немцам: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной-Армии к рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе». А во время посещения немецкой делегацией объектов советской военной промышленности и авиационного училища в Каче (путешествие сопровождалось обильными возлияниями - во время одного из банкетов немецкий генерал даже свалился под стол, перебрав русской водки) Тухачевский, как гласил отчет Боккельберга, «на завтраке в узком кругу неоднократно подчеркивал, что для того, чтобы Германии выйти из затруднительной политической ситуации, он желает ей, как можно скорее, иметь воздушный флот в составе 2000 бомбовозов». Текст доклада стал достоянием советской разведки, и Ворошилов подчеркнул тремя жирными чертами синим карандашом слова о 2000 бомбовозах. Однако очевидно, что никакого криминала тут со стороны Тухачевского не было. И не под влиянием атмосферы дружеского застолья и алкогольных излишеств Михаил Николаевич, вообще никогда не напивавшийся допьяна, провозглашал здравицы скорейшему перевооружению рейхсвера.

Еще до прихода Гитлера к власти руководители рейхсвера приняли решение постепенно отказаться от ограничений, накладываемых Версальским договором, о чем известили Москву. Еще 28 июля 1932 года советник советского полпредства в Германии С. С. Александровский известил НКИД: «Под строгим секретом Нидермайер (тогдашний шеф германской разведки. - Б. С.) сообщил, что с осени в Берлине начнет работать военная академия, запрещенная Версальским договором… Шлейхер (командующий рейхсвером. - Б. С.) берет курс на полное разрушение совершенно невыгодных и устарелых форм, предписанных рейхсверу Версалем. Практически это означает упразднение ряда таких форм… В достаточно осторожной форме Нидермайер дал понять, что такая коренная реорганизация армии направлена против Запада (Франции) и будет проделываться вопреки международным запрещениям».

Советские руководители всерьез рассчитывали, что перевооруженная германская армия двинется прежде всего против творцов Версальской системы, а СССР удастся какое-то время оставаться над схваткой в позиции «третьего радующегося». В то же время насчет любви рейхсвера к коммунизму не заблуждались. Ворошилов в одном из писем советскому полпреду в Берлине Л. М. Хинчуку признавался: «Мы никогда не забывали, что рейхсвер с нами „дружит“ (в душе ненавидя нас) лишь в силу создавшихся условий, в силу необходимости иметь „отдушину“ на Востоке, иметь хоть какой-нибудь козырь, чем пугать Европу. Вся „дружба“ и сотрудничество рейхсвера шли по линии стремления дать нам поменьше и похуже, но использовать нас возможно полнее». Точно такие же подозрения были и с немецкой стороны, только, разумеется, по отношению к Красной Армии.

В первые недели и даже месяцы после прихода Гитлера к власти Сталин, вероятно, полагал, что нацистский режим непрочен, и питал какие-то надежды, что с помощью рейхсвера удастся сместить фюрера, а затем образовать с немецкими «друзьями» блок против Англии и Франции. Потому-то и говорил Тухачевский генералам рейхсвера, уже после поджога рейхстага и развертывания антикоммунистической кампании в Германии, о возможности СССР и Рейху совместно диктовать свои условия остальному миру, потому-то намекал на необходимость Германии «выйти из затруднительной политической ситуации», имея в виду не только оковы Версаля, но и приход нацистов к власти. Однако очень скоро стало ясно, что гитлеровский Третий Рейх - если и не на тысячу лет, как мечтал Гитлер, то по крайней мере всерьез и надолго, хотя бы на ближайшую пятилетку. И воевать придется не вместе с рейхсвером, а против рейхсвера. Поэтому уже летом 33-го Советский Союз отказался послать своих военных на учения рейхсвера. Германская сторона, в свою очередь, не стала направлять немецких офицеров на советские маневры. Ни СССР, ни Германия не хотели теперь усиливать потенциал друг друга, видя в недавнем партнере потенциального противника. И уже осенью было эвакуировано имущество немецких объектов - танковой школы под Казанью (объект «Кама»), авиационной школы в Липецке (объект «Липецк») и, самого секретного, предприятия по производству столь любезных Тухачевскому боевых отравляющих веществ в Самарской области, на Волге, недалеко от города Вольска (объект «Томка»). Советско-германская дружба кончилась, чтобы ненадолго воскреснуть в 39-м.

ОГПУ вынуждено было держать под сукном материалы о якобы преступных связях Тухачевского с германским Генштабом. Пока военное сотрудничество, с рейхсвером продолжалось, не с руки было менять его главных действующих лиц, обладавших и опытом, и сверхсекретной информацией. Главное же, арест по такому обвинению одного из высших военачальников легко мог скомпрометировать взаимовыгодные связи с Германией в военной области и даже парализовать их. Если Германия имела возможность готовить на советской территории кадры тех родов войск, что были запрещены Версалем, то СССР получал доступ к немецким военным технологиям и образцам вооружений и боевой техники, а также мог заимствовать опыт боевой подготовки у рейхсвера, в этой области на голову превосходившего Красную Армию.

Сменивший Дзержинского В. Р. Менжинский решил прощупать Тухачевского с другой стороны. В 1930 году в ходе уже упоминавшейся операции «Весна» в числе примерно 5 тысяч бывших царских офицеров арестовали хорошо знавших Тухачевского преподавателей военной академии H. Е. Какурина и И. А. Троицкого. 26 августа 1930 года чекисты добились от Какурина компрометирующих показаний на Тухачевского. Бывший полковник императорской армии сообщил: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки. В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эйстрейхер, Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7–8 июля (1930 года, когда на съезде громили Бухарина, Рыкова и их сторонников. - Б. С.) у Тухачевского последовали встречи и беседы вышеупомянутых лиц и сделаны были последние решающие установки, т. е. ждать, организуясь». Троицкий в своих показаниях также говорил о симпатиях Тухачевского к правому уклону.

Под давлением следователей Какурин обычным встречам военных в неофициальной обстановке, за ужином или, в выходные и праздники, за обедом, придал характер конспиративных сходок, а застольные разговоры представил как организацию заговора для установления диктатуры в союзе с правыми. Дальше - больше. Николай Евгеньевич поведал, как вербовал Тухачевский новых заговорщиков и сколь популярен он в армии, так что в случае чего может и на Кремль полки двинуть. Правда, ничего конкретного несчастный подследственный об антиправительственной деятельности Тухачевского, за пределами разговоров, придумать так и не смог. А сами следователи еще недостаточно знали Тухачевского и его окружение, чтобы подсказать Какурину более или менее грамотную легенду. Они даже не обратили внимания, что второго «заговорщика», Троицкого, он даже не назвал среди собиравшихся у Тухачевского.

10 сентября 1930 года Менжинский направил протоколы допросов Какурина и Троицкого Сталину, сопроводив их следующим письмом: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке - рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск».

Однако напугать отдыхавшего в Сочи Иосифа Виссарионовича Вячеславу Рудольфовичу не удалось. Сталин 24 сентября написал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина - Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Ну и дела… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве».

Менжинский хотел помочь Сталину связать Бухарина и его товарищей с военным заговором, чтобы можно было их тотчас посадить на скамью подсудимых. Но вождь «подарка» не принял. Время еще не пришло. Конечно, Сталин не хуже шефа ОГПУ знал, что никакого заговора нет и в помине, что десяток военных, да еще в большинстве - преподаватели академий или, как Тухачевский, хотя и командующие войсками округа, но не столичного, военный переворот произвести при всем желании не смогут. Что для такого переворота надо вовлекать в заговор многих строевых командиров, вплоть до полкового уровня, а при таком размахе деятельности заговорщиков она не может остаться не замеченной агентами ОГПУ и армейскими политорганами. Никаких же донесений о низовых ячейках заговора в материалах Менжинского нет. А для дворцового переворота необходимо иметь на своей стороне кремлевскую охрану, состоящую из чекистов, а не из военных, и Тухачевскому и его товарищам ни с какого боку не подконтрольную. Значит, насчет заговора - всё чистейшей воды липа. Потому Сталин и послал протоколы Орджоникидзе, будучи осведомлен о его дружбе с Тухачевским. И прямо просил не торопиться с разбором дела, отложить его почти на месяц. Иосиф Виссарионович хотел получить на будущее козырь против как Тухачевского, так и «дорогого друга» Серго.

В тот момент Сталин не собирался арестовывать ни Бухарина, ни Тухачевского. Слишком рано. Тухачевский нужен для реорганизации Красной Армии. А у Бухарина есть еще сторонники в партии. Надо потихоньку вычесть их, а потом и устранение «любимца партии» «Бухарчика» никого особенно не встревожит. Но вот на будущее «великий вождь и учитель» сделал оговорку: «Конечно, возможно, раз оно не исключено». Вроде и Орджоникидзе он доверяет - «материал сугубо секретный», знаем только я, Молотов и ты, так что оправдывай доверие. Сталин понимал, что Орджоникидзе в измену друга не поверит, будет хлопотать за него. Сейчас это только на руку - ведь в действительности Иосиф Виссарионович в тот момент не собирался ставить Тухачевского к стенке. Зато когда время приспеет, это письмо даст возможность обвинить «дорогого друга» Серго в политической близорукости: Сталин ведь предупреждал его насчет Тухачевского, да Григорий Константинович по доброте душевной не поверил.

Тем временем из Какурина 5 октября выбили новые показания. Окончательно сломленный краском заявил: «Михаил Николаевич говорил, что… можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти, и политические и личные, разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина… У Михаила Николаевича, возможно, есть какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией. Сейчас, когда я имел время глубоко продумать всё случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».

Менжинский со товарищи шили Тухачевскому расстрельное дело: умысел на теракт, да еще не на кого-нибудь, а на самого Сталина, не ведая, что вождь уже принял решение: Тухачевского пока не трогать. Михаилу Николаевичу была дана очная ставка с Какуриным и Троицким. Позднее, уже после ареста Тухачевского, Сталин, выступая на заседании Военного Совета 2 июня 1937 года, вспоминал: «Мы обратились к т. т. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, это должно быть какое-нибудь недоразумение, неправильно… Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показавших на Тухачевского, показывали правильно…» Какурин умер в тюрьме еще в 1936 году, а Троицкого, несмотря на «правдивые показания», благополучно расстреляли в 39-м. Не лучше была и судьба военачальников, поручившихся за Тухачевского. Я. Б. Гамарнику посчастливилось застрелиться и тем избежать позорного суда и казни. И. Э. Якира расстреляли вместе с Тухачевским, а И. Н. Дубового немного погодя, в 38-м. Воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказанным…

Материал на Тухачевского, равно как и на других руководителей Красной Армии, продолжали копить. Пригодится… Старалась вездесущая Зайончковская, кстати сказать, двоюродная сестра Какурина. Со ссылкой на всё того же Гербинга, она в 1934 году информировала о будто бы существующем заговоре военных, планирующих покушение на Сталина. Гербинг якобы сказал ей: «Что такое большевики для русской армии? Это не враги, а тот, кто не враг, тот уже по существу и не большевик. Тухачевский - не большевик, им никогда и не был, Уборевич - тоже. Каменев тоже. Не большевик и Буденный. Но их выбор… пал на Тухачевского». Возможно, после прекращения сотрудничества с СССР германская разведка разочаровалась в германофильстве Уборевича и решила распустить слухи, компрометирующие его наравне с Тухачевским. Однако Сталин пока что на сигналы по поводу военной верхушки не реагировал. А один из руководителей НКВД, начальник Особого отдела М. И. Гай, на донесении Зайончковской, где она обвиняла в измене не только Тухачевского, но и Путну, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Сергеева и других, наложил красноречивую резолюцию: «Это сплошной бред старухи, выжившей из ума. Вызвать ее ко мне». Между тем, «выжившая из ума старуха» благополучно пережила не только оклеветанных ею военных, но и самого Гая, сгинувшего в пучине репрессий. Даже в хрущевскую оттепель Татьяна Андреевна, как и другие сексоты, не понесла наказания за доносы.

Только во второй половине 1936 года Сталин посчитал, что пришла пора браться за Тухачевского и его единомышленников. Лидия Норд думала, что толчком послужили разногласия по поводу войны в Испании. Современные историки, в частности Н. А. Зенькович, в качестве непосредственного повода указывают на ссору во время банкета после парада 1 мая 1936 года. Тогда, после изрядной дозы горячительных напитков, Ворошилов, Буденный и Тухачевский заспорили о делах давних: кто же был виновником поражения под Варшавой, а затем очень скоро перешли на современность. Тухачевский обвинил бывших руководителей Конармии, что они на ответственные посты расставляют лично преданных им командиров-конармейцев, создают собственную группировку в Красной Армии. Ворошилов раздраженно бросил: «А вокруг вас разве не группируются?»

Глава одиннадцатая ЗАГОВОР ВОЕННЫХ: ПРАВДА И МИФ 6 июня 1937 года в газетах появились выдержки из выступления главы столичных коммунистов Никиты Сергеевича Хрущева на московской областной партконференции. Рассказывая коммунистам области о том, что происходило на

ДЕЛО ТУХАЧЕВСКОГО Помещик Янке - Рейхсвер и Красная Армия - Германия нелегально вооружается - План Гофмана-Рехберга - Изучение архивов вермахта - Тухачевского бросают на произвол судьбы.Я вновь возвращаюсь в начало 1937 года. В то время я должен был подготовить для

Помощник М.Н. Тухачевского – Николай Ильин Среди тех, кто стоял у истоков советской ракетно-космической техники, Николай Яковлевич Ильин занимает особое место. Он не был конструктором, как Г.Э. Лангемак, Б.С. Петропавловский или В.П. Глушко, но как Уполномоченный

Подземный аэродром Тухачевского - В 1960 году, будучи в гостях в Москве у известного военачальника старой закалки генерал-майора авиации Александра Александровича Туржанского, я затеял разговор о расстрелянном в годы репрессий маршале Михаиле Николаевиче Тухачевском,

Буржуазия об армии пролетариата (Статья М. Н. Тухачевского в газете «Правда», 1928, 23 февраля, № 46) Красная Армия, как вооруженная сила мирового пролетариата, естественно, всегда приковывала к себе внимание мировой буржуазии. Но особенно усердно иностранная печать

Артур Артузов. «Трест», «Синдикат» и заговор против Тухачевского 1 августа 1931 года иностранный отдел возглавил один из самых известных чекистов – Артур Христианович Артузов.Его настоящая фамилия – Фраучи. Он родился в феврале 1891 года в деревне Устиново Кашинского

Правда факта и правда вымысла Поскольку идет большая спекуляция по вопросу о «массовых репрессиях» в Красной Армии, на этом следует остановиться подробнее. Волкогонов пишет: «По имеющимся данным, с мая 1937 года по сентябрь 1938 года, то есть в течение полутора лет, в армии

«ВОЕННО-ФАШИСТСКИЙ ЗАГОВОР» ТУХАЧЕВСКОГО В середине мая 1937 года Василий Константинович Блюхер получил из Москвы телеграмму за подписью Ворошилова. Без объяснения причины ему предлагалось срочно прибыть в Наркомат обороны.Он приехал в столицу 24 мая, и сразу же ему

Глава 1 ПРАВДА ЖИЗНИ И ПРАВДА ИСКУССТВА Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открылась Всероссийская промышленно-художественная выставка, приуроченная к традиционной Нижегородской ярмарке. В старинный русский город прибыли купцы, промышленники и финансисты, собрались

СТРАСТИ ВОКРУГ «ДЕЛА» ТУХАЧЕВСКОГО Страсти вокруг маршала М. Н. Тухачевского и сегодня, после обнародования материалов его уголовного дела и стенограммы выступления И. В. Сталина на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны, не утихают. В своей книге

Скоблин и «дело» Тухачевского 11 июня 1937 года весь мир был поражен сообщением ТАСС о молниеносном суде над маршалом М. Н. Тухачевским и семью выдающимися военачальниками РККА - Уборевичем, Якиром, Корком, Эйдеманом, Фельдманом, Примаковым и Путной.Тухачевский и его

Разбирательство в отношении М. Н. Тухачевского и других То, что в борьбе за политическую власть столкнулись самые разнообразные и противоречивые интересы, стало ясно из дела против бывшего маршала Советского Союза Тухачевского и его сторонников – Якира, Корка,